В восьмидесятые годы в Париже у Добужинского, помимо любимой помощницы Сабины, были и свои ученики. Клоди Гастин вспоминала, что жена художника в большой кастрюле варила на всех суп и кормила учеников во время занятий. Я тоже взял это на вооружение и кормлю сотрудников Фонда всякий раз, когда мы собираемся вместе.
Ростислав Добужинский любил пошутить. Мой дневник сохранил один из эмигрантских анекдотов, рассказанных им мне в 1991 году.
В парижском лицее 1930-х годов девочку спрашивают:
– Где живут китайцы?
– В Китае, – отвечает она,
– А англичане?
– В Англии!
– А шведы?
– В Швеции!
– А русские?
– На Рю Жавель, в 15-м арондисмане!
Мастерская Добужинского в Париже специализировалась также на декоративном убранстве квартир и реставрации дворцовых интерьеров, в ней создавались декоративные панно, ткани для портьер, барельефы и лепные украшения. Он, к примеру, очень помог Рудольфу Нурееву, когда тот, будучи абсолютным фанатом эпохи барокко, приобрел для обивки стен в своей гостиной уникальные кожаные панно XVII века. На все помещение панно не хватило, и Добужинский изготовил недостающий метраж из байки, состарив и отфактурив ее бутафорским способом так, что отличить от исторической части из кожи было невозможно. С Нуреевым Добужинский работал и в театре – он создавал костюмы к его балету «Щелкунчик». Вспоминая об этом опыте, Ростислав Мстиславович всегда кривился:
– У Нуреева был жуткий советский вкус – он любил только нейлон, совершенно не понимая, что нет ничего ужасней синтетики.
Добужинский слыл человеком крайне авторитарным и очень грозным – не зря же он был помощником начальника французского отдела НОРС (Национальная организация русских скаутов) и начальником отряда парижской дружины. Работать с ним можно было только по одному принципу: сказано – сделано. Однажды он попросил меня съездить в магазин BHV и привезти ему оттуда определенного артикула рейки.
Возмущению моему не было предела:
– Я у вас не на побегушках!
– Что-о-о?! Сказано – сделано!
Меня тут же как ветром сдуло! Кто я такой, чтобы перечить Добужинскому?
Конечно, я привез необходимые рейки, и мы доделали какой-то огромный готический трон. Много лет спустя я увидел этот трон на блошином рынке Ванв. Так бывает, что театры распродают старый реквизит за ненадобностью.
В другой раз Ростислав Мстиславович, вручив подмакетник, попросил меня сделать театр XVIII века. По режиссерской задумке в одной из сцен из-за кулис выносят макет маленького театра, внутри которого зажигается свет. Этот маленький театр должен быть очаровательным и прекрасным. Вот и все техническое задание – очаровательно и прекрасно!
Затем мне поручили расписать задник.
– Ты совершенно не умеешь писать горы! – воскликнул Добужинский при виде моей работы. – Тебя разве никто не учил, что горы нужно писать сиреневыми и фиолетовыми красками?
– Но почему? – пролепетал я.
– Потому что в театре так принято! – последовал исчерпывающий ответ.
Художница Клоди Гастин не зря стала любимой ученицей Ростислава Мстиславовича – ее характер был столь же авторитарным и бескомпромиссным. Однажды она сказала:
– Александр, ты должен состарить костюмы. Металлическими щетками необходимо рвать подолы ночных рубашек.
– До какого состояния?
– Чтобы было похоже, будто их жевали ведьмы!
Вооружившись металлическими щетками, я принялся выполнять приказ. Клоди меня тут же оборвала:
– Ты делаешь недостаточно энергично! Может быть, у вас в Большом театре или МХАТе так работают – у нас всё иначе.
Выхватив из моих рук щетки, она принялась с остервенением вырывать нитки из ночных рубашек. Тогда я понял, что, возможно, мы действительно слишком уважительно в Москве относились к костюмам, с гораздо большим пиететом, нежели в Париже.
Несмотря на все требования и придирки, Добужинский относился ко мне с симпатией, за что спасибо… театру «Современник», в котором я работал бутафором. Именно там я научился клеить, красить, мастерить.