— Meine liebe, meine kleine Tochter,[22]— пробормотал он растроганно.
В этот момент девочка, сидящая на коленях у матери, громко засмеялась, привлекая к себе внимание солдата с фотографией. Он оглянулся. Полез в карман, вытащил шоколадку, развернул ее и протянул девочке. Та жадно схватила зубками лакомство, не глядя на того, кто его дал. Однако когда немец, довольный, поднялся и наклонился к ней через барьер, малышка, увидев перед собой фигуру в жандармском мундире, закрыла лицо руками и разразилась отчаянным плачем.
— Warum? Почему? — пробормотал пораженный немец. — Aber warum?..
— «Почему»? — повторил с грозной усмешкой гестаповец. — Hier alle Feinde! Тут все враги!
Гестаповец встал с места. Он едва держался на ногах, может, был пьян. Взяв у соседа шоколадку, он левой рукой стал запихивать ее девочке в рот, а в правой держал тяжелый хлыст с металлическим наконечником. Испуганные люди хотели отступить назад, но сделать это не удавалось.
Мать пыталась заслонить ребенка и склонилась над ним, чтобы принять удары на себя.
— Шоколада! Есть! Есть сейчас же! Sofort! Сейчас же! — кричал гестаповец, явно наслаждаясь чужим страхом. Ему доставляло удовольствие продлить мучительные для его жертв минуты ожидания.
Второй немец пытался было что-то объяснить, но, видя, что все его уговоры только усиливают раздражение, отступился и сошел на ближайшей остановке.
Люди с задней площадки также вышли, но на их место втиснулись новые, не знавшие о том, что происходит в вагоне. Если бы трамвай стоял подольше, возможно, пассажиры разбежались бы, но гестаповец гаркнул вагоновожатому:
— Ехать! Schneller! Бистро!
Трамвай набрал скорость. Немец решил, однако, что всего этого для него мало. Он расслабил пальцы, хлыст упал на пол. Вздох облегчения вырвался у окружающих. Тогда он молниеносно отстегнул кобуру, выхватил револьвер и направил его на людей.
— Шоколада! Есть сейчас же! — продолжал он свое.
Дуло револьвера было направлено на мать с ребенком.
— Нет! — крикнул Стасик.
Гестаповец перевел взгляд на Стасика. Жестокая усмешка искривила его узкие синеватые губы.
— Ах ты щенок!
Теперь револьвер был направлен на Стасика.
Люди съежились, прижались друг к другу, вокруг паренька образовалась пустота. Даже Кристина невольно отпрянула.
Он понимал, что это конец.
Однако до последней минуты не выпускал из рук свертка с негативами.
В этот момент уголком глаза Стасик увидел, что Кристина поднялась на цыпочки, схватилась за ремень и резко, коротко дернула три раза.
Вагоновожатый резко затормозил.
Немец полетел вперед, спиной и головой ударившись о стену. Зажатый в руке револьвер выстрелил в потолок. Толпа также устремилась вперед, прижав Стасика и Кристину к барьеру, деревянная перекладина, не выдержав, с громким треском сломалась.
Каким-то чудом Стасику удалось не упасть и удержать равновесие.
Он выпрыгнул из трамвая с пакетом негативов в руке. Кристина за ним. Люди удирали с задней площадки.
Гестаповец сидел неподвижно, ошеломленный ударом.
Уже пустой трамвай двинулся вперед, унося с собой их преследователя.
Глава XV
Хирург, знакомый семьи Миложенцких, внимательно осмотрел ногу Станислава. Долго ощупывал ее, сгибал, разгибал, так что от боли Станиславу приходилось стискивать зубы. Наконец врач заключил:
— Если я даже и запрещу тебе ходить, ты (он всем, кроме пани Миложенцкой, говорил «ты») все равно не послушаешься. Такие обычно не сидят на месте. Поэтому, чтобы ты не очень натрудил ногу, я пришлю тебе из дому костыли. Без костылей ни шагу. Через неделю снова встретимся. Учти, парализованная нога не подарок.
Вскоре Станислав уже бродил на костылях по комнате. Он никак не мог дождаться прихода Кшиси и Стасика. Галя, все время чем-то занятая, ни разу к нему не заглянула. Панна Дыонизова принесла ему второй завтрак, столь же обильный и вкусный, как и первый, а потом исчезла и она. В квартире, еще вчера такой шумной, сегодня была тишина.
Время шло, и Станислав все больше тревожился за Кшисю и Стасика, но вместе с тем он испытывал прилив каких-то необыкновенных сил, удивительное спокойствие, которое вселяли в него, быть может, эти стены, это огромное, тихое, пустое пространство, уходившее как бы в бесконечность, в синеву над «Антонием-астрономом», гармоничное сочетание золотистых ясеневых полок, неисчислимые ряды книг.
Среди ровного ряда корешков одна книга чуть выпирала наружу. Желая чтением хоть немного отвлечься, Станислав вытащил ее. На кожаном переплете с золотистым тиснением была надпись: «Циприан Камиль Норвид».