— Как в лаборатории, Игорь?
Стоговы внимательно поглядели друг другу в глаза, наконец, младший негромко проговорил:
— Пока, отец, плохо. Никаких следов.
Михаил Павлович ничего не ответил, несколько минут он сидел, отвернувшись к окну. Розовели легкие облачка, неподвижно висевшие в густо-синем рассветном небе. Первые солнечные лучи погасили ночные светильники, и сейчас громады домов расцветали причудливыми рассветными красками. Москва еще не проснулась, но погожее майское утро уже заливало ее своими красками, звуками, запахами.
Стогов любил эти ранние утренние часы. Не раз после бессонной, проведенной в напряженных раздумьях ночи садился он в машину и ехал по безлюдным еще улицам, любуясь анфиладами легких пластмассовых домов в новых районах, и вечно дорогими, не дряхлеющими реликвиями старой Москвы. В этом городе не было неожиданных контрастов эпох и стилей. Все в нем было едино, все радовало неповторимой московской гармонией. Любил он эти рассветные, еще безлюдные улицы, шелест щеток уборочных машин, журчание воды на влажных мостовых — часы пробуждения и утреннего туалета великого города. Точно отходили куда то, вместе с клочьями мглы таяли ночные заботы и тревоги, и новые смелые решения вызревали, в мозгу…
Но сегодня ранняя прогулка не принесла обычного успокоения. Стогов взглянул на Игоря. Настроение отца передалось сыну, и теперь он сидел хмурый, насупившийся. Чтобы отвлечься от неприятных мыслей, Стогов включил телевизор.
Еще до того, как на экране, укрепленном под ветровым стеклом, появилось изображение, в машине прозвучал низкий женский голос:
— Повторяем вечерний выпуск «Новостей дня».
…Настигая друг друга, кипят на экране стремительные бурунчики волн великой сибирской реки. Клокочет, пенится вода, сжатая каменистыми стенами скал, нанизанная на острые зубья порога, а диктор бесстрастно поясняет:
— Таким был Енисей три года назад, когда сюда, к Осиновским порогам, пришли первые гидростроители…
И снова те же места, но как изменились они. Навис над рекой ребристый металлический скелет эстакады, покачиваются в лапах кранов массивные железобетонные плиты, точно из волн, со дна речного поднимается сероватая стена плотины.
И новые кадры: радостные лица тысяч людей, плотный седоголовый человек разрезает алую ленточку у входа в машинный зал… Первый оборот гигантского, напоминающего металлическую башню ротора, и торжествующий голос диктора:
— Сегодня пущена на полную мощность самая северная в Енисейском каскаде Осиновская гидроэлектростанция. На очереди покорение Нижнего Заполярного Енисея.
И вдруг Стогов вздрогнул. На экране появился такой знакомый конференц-зал Сорбоннского университета. Сосредоточенные лица слушателей, а на трибуне перед многотысячной разноплеменной и разноликой аудиторией не кто иной, как он сам — профессор Михаил Павлович Стогов.
— Несколько часов назад, — сообщил диктор, — в Париже закончился международный конгресс физиков. В центре внимания участников конгресса был доклад советского профессора Стогова об открытии новых элементарных частиц и об опытах по их использованию для борьбы с радиоактивными излучениями. Руководимые профессором Стоговым советские ученые, работающие в этой все еще малоисследованной области науки, добились крупных успехов…
Стогов, не выдержав, резко выключил телевизор, сердито проворчал:
— Рано еще, батенька, говорить об успехах…
В эти минуты он был чрезмерно строг и даже несправедлив к себе. Десятки лет жизни посвятил Стогов исследованию неисчерпаемых глубин атома. Шаг за шагом двигались советские ученые по таинственным лабиринтам микромира. С боем, с трудом давался каждый шаг. Приходилось вести упорную борьбу сразу на нескольких направлениях: нужно было продлить измеряемую ничтожно малыми долями секунды жизнь элементарных частиц, найти способы сохранения их сверхвысоких энергий.
В нашем земном мире нет положительно заряженных электронов, нет протонов, имеющих отрицательный заряд. Лишь в потоках космических лучей устремляются к земле эти посланцы немеркнущих солнц Галактики. Устремляются и не достигают земли. Но в камерах гигантских ускорителей удалось возродить эти удивительные частицы, за свои необычные свойства получившие название античастиц. Сразу же открылось самое ценное их свойство. При встрече с обычными частицами они поглощали их, как бы растворяли в себе, происходил процесс взаимною исчезновения частиц — превращение их в другие формы вечно бессмертной материи. Этот процесс ученые назвали аннигиляцией. Аннигиляция сопровождается высвобождением большого количества энергии. Стогов и его соратники выдвинули перед собой цель поставить на службу людям этот неисчерпаемый источник энергии, на этой основе создать над землей так называемое «холодное» Солнце в отличие от термоядерного с его звездными температурами.
Вынашивал Стогов и мысль поставить античастицы на службу защиты человечества от смертоносных радиоактивных излучений. Пусть аннигиляция станет броней между человеком и все еще коварной силой атома.
Шли годы открывались все новые тайны атома, но далеко еще было до осуществления поставленной Стоговым цели.
За несколько дней до отъезда Стогова в Париж явственно заявила о своем существовании еще одна элементарная частица. Стогов хорошо помнил тот день, когда в окружении товарищей, с нескрываемым волнением рассматривал еще влажную фотопленку, на которой увеличенные в сотни миллионов раз были запечатлены следы движения этой, еще не получившей названия частицы. Лишь мгновения продолжалась жизнь этого светоподобного мотылька микромира. В гигантских, лишенных воздуха камерах ускорителя, перед которым давно уже померкла гордая слава дубненского исполина конца пятидесятых годов, пытливые люди придали этой частице энергию, измеряемую многими десятками миллиардов электрон-вольт, выбили этот кирпичик из цепкого лабиринта здания атомного ядра и заставили оголенную, одинокую, лишенную привычных соседей частицу со скоростью света устремиться вперед.
Лишь секунды жил в вакууме камер этот еще неведомый посланец микрокосмоса, но люди уловили, зафиксировали его светящийся кометоподобный след. Люди торжествовали победу, свершив еще один шаг в необъятное, упорно хранящее свои тайны здание атома.
И вдруг эта светлая радость оказалась преждевременной. Короткий ответ Игоря свидетельствовал, что новорожденная, пока еще безымянная частица больше не появлялась.
Стогов почти зримо представил, как на центральном пульте вспыхивали сигналы, донося наблюдателям о космических напряжениях в камерах ускорителя, но напрасно сверхзоркие глаза приборов неустанно следили за всем происходящим. Желанного светового пунктира на фотопленке больше не появлялось. Неведомая частица бесследно исчезла…
Несмотря на все большие достижения, принесшие Михаилу Павловичу мировую известность, сам Стогов никогда не считал себя баловнем научной судьбы. Много лет провел он возле ускорителя, ища разгадку капризов обитателей микромира, он был свидетелем и участником многих смелых рывков человека в недра атома. И потому-то Стогов как никто другой, знал, что за каждой удачей, за каждым даже частным успехом стояли месяцы, а порой и годы споров, исканий, надежд и разочарований. Значит, нужно было пройти через все это и сейчас.
Многолетний опыт исследователя сейчас подсказывал Михаилу Павловичу, что нужно на время прекратить эксперименты, «забыть» об упрямой частице, спокойно проанализировать добытые данные, поискать обходные пути и с новыми силами, с новых позиций двинуться в новую атаку.
Но обычное хладнокровие и терпение на этот раз точно изменили Стогову. Поэтому, едва переступив, порог своей подмосковной дачи, даже не приняв против обыкновения душ, он сразу же потребовал от Игоря подробного отчета. Стенографически точно рассказывал Игорь о ходе опытов, и Стогов не мог не убедиться в том, что сотрудники свято исполнили все указания профессора. Но Михаилу Павловичу никак не удавалось отделаться от мысли, что находись он в эти-дни в лаборатории — все было бы иначе.