В процессе учебы выяснилось, что из-за уличных пробок не всегда легко рассчитать время возвращения. Кроме того, учебный день был ненормированным, и после практических занятий приходилось задерживаться на лекциях по теоретическим дисциплинам. К радости Айрин, у нее часто выдавалось свободное время. В конце дня вместе с товарищами они собирались в старинной кухне Эссекс-хауса и пили чай за длинным деревянным столом, разговаривая на самые разные темы. Эти посиделки казались Айрин глотком свободы. Молодые люди жарко дискутировали на темы искусства. Их интересовало, насколько работы Эшби свободны от влияния модерна и наоборот, влияют ли они на ар-нуво. Некоторые молодые художники считали, что все они, включая учителя, уже глубоко пропитаны идеями модерна, как большинство их современников из артистической среды. Другие пытались высказывать противоположную точку зрения, но оставались в меньшинстве. Вначале Айрин больше слушала, чем говорила, но спустя некоторое время стала заядлой спорщицей в этих оживленных дискуссиях, нередко высказывая собственные оригинальные мысли.
Айрин училась много и с удовольствием, получая профессиональную подготовку в области дизайна, техники работы с золотом и эмалями. Когда она проделывала отверстия дня оправ, паяла детали металлических изделий или прикрепляла замки и крючки на заколках, что было совсем нелегко, она чувствовала, что занимается своим делом. Одновременно она сознавала, что ей предстоит долгий путь, прежде чем она станет зрелым мастером. Айрин могла бы завязать романтические отношения с кем-нибудь из молодых людей, но была полностью поглощена учебой и не хотела отвлекаться на подобные пустяки. Что касается Эдмунда, то он не проявил ни малейшего внимания ни к одной из ее работ. Он никогда не интересовался ее делами в школе. Его отношение к занятиям дочери было в лучшем случае снисходительным. Казалось, он выжидает, когда иссякнет ее энтузиазм. В отличие от него София всегда поддерживала и поощряла ее интерес к избранной профессии.
Однажды Эдмунд получил приглашение на обед от Грегори Барнетта. Письмо пришло с послеобеденной почтой, о чем София сообщила мужу, когда он вернулся домой с работы.
— Откажись, — отрезал он. — В этот день мы уже приглашены.
София с удивлением посмотрела на мужа:
— Эдмунд, в этот день мы совершенно свободны! Я думала, ты собираешься продолжить это знакомство.
— Да, но не в личном плане. У меня изменилось мнение об этом парне. И запомни, если он будет звонить, нас нет дома!
София повиновалась и села за бюро, чтобы написать вежливый отказ. Она поняла, что Эдмунд затаил обиду на Грегори. Это было неудивительно при его капризном характере, но в глубине души она очень огорчилась. Внутренний голос подсказывал ей, что судьба оказалась к ней милостива, избавив ее от искушения, и она решила, что надо быть благодарной ей за это. Однако она не могла заставить себя забыть, с какой нежностью смотрел на нее Грегори, и его взгляд глубоко запал в ее душу. Запечатывая конверт, она чувствовала, что закрылась дверь, ведущая к чему-то волнующему, и все доброе и светлое в ее душе вдруг как-то съежилось и померкло.
Шло время, и поздние возвращения Айрин стали восприниматься домашними как нечто само собой разумеющееся. Ни отец, ни София ни о чем ее не спрашивали и не делали замечаний. Все привыкли к тому, что она рано уходила из дома — еще раньше Эдмунда, поскольку дорога отнимала у нее больше времени, чем у него. По вечерам, когда она не заставала отца с мачехой за ужином в столовой, София заглядывала к ней в спальню, чтобы пожелать ей спокойной ночи. У Айрин было достаточно развлечений, которые она обычно откладывала на конец недели, чтобы не нарушать рабочего графика. Куда бы она ни выходила, надевая праздничные наряды, она постоянно думала о работе. Айрин была вынуждена мириться с тем, что ее обязательно кто-то сопровождал в театр или на светскую вечеринку, воспринимая это как что-то нелепое и досадное. Никто в доме не догадывался, что в школе она окружена мужчинами, но Айрин всегда знала, как поставить на место любого, кто пытался перейти границу дозволенного. Некоторые из молодых людей обращались к Эдмунду с просьбой разрешить им встречаться с Айрин, но ей никто не нравился. Кое-кто, получив отпор, проявлял излишнюю прыть, неизменно вызывая в ней неприязнь. Эдмунд, напротив, не одобрял привередливости дочери, если считал потенциальных женихов достойными ее руки, и не скрывал своей злости. Больше всего Айрин боялась, что если отец окончательно разозлится, то вполне может отлучить ее от школы. Тогда она обречена на невыносимую жизнь в четырех стенах, пока не выйдет замуж и не заведет собственный дом.
Спустя полгода с того дня, как Айрин стала заниматься в Школе ремесел, София праздновала свой юбилей. В последнее время принцесса Уэльская ввела в моду длинные жемчужные ожерелья, и Эдмунд подарил жене связку из пяти ниток бус из натурального жемчуга кремового оттенка. София надела это ожерелье, когда в сопровождении нескольких близких друзей отправилась на оперу «Дон-Жуан» в Ковент-Гарден. После спектакля они собирались отпраздновать день рождения у Романовых. Перед тем как поднялся занавес, Эдмунд бросил взгляд на жену, сидящую в первом ряду ложи вместе с женами двух его приятелей. Обычно он всегда любовался Софией, но в этот раз был крайне удивлен, увидев в отблесках света от сцены украшение, которое было ему незнакомо. Это кольцо на мизинце ее правой руки сильно контрастировало с подаренными им роскошными жемчугами. Эдмунд скривился при виде этого бездарного, с его точки зрения, дешевого серебряного кольца с агатом. Такую мишуру можно купить за пару пенсов в любой лавке на набережной Темзы. Эдмунд был оскорблен до глубины души. Как она могла надеть эту дешевку и опозорить его в глазах окружающих?
Когда начался антракт, София увидела в глазах мужа хорошо знакомое ей выражение недовольства и раздражения. Этого было достаточно, чтобы София все поняла. Объясниться с мужем она смогла только после спектакля, когда они сидели в карете, возвращаясь домой.
— Откуда, черт возьми, у тебя эта базарная побрякушка? — раздраженно спросил он.
София перевела дух, инстинктивно прикрыв рукой кольцо, словно опасаясь, что он сорвет его с пальца.
— Ах, вот в чем дело! Я не была уверена, что тебе понравится, но мне кажется, оно очень славное. Айрин сделала его своими руками специально для меня, и я с удовольствием его надела.
— Да ты не в своем уме! — зарычал он, — Она уже не ребенок, ради которого можно надеть бумажную корону или игрушечный браслет, чтобы только угодить ему. Неужели ты не понимаешь, что она взрослая девушка, которая, к сожалению, тратит время на всякую ерунду, на свою дурацкую учебу — и все за мой счет. Скрепя сердце я разрешил ей посещать эту школу, надеясь, что рано или поздно ей все надоест. Какие чувства, по-твоему, я должен был испытывать сегодня в театре, видя свой подарок рядом с этой дешевкой?
— Согласна, что кольцо не совсем гармонирует с твоим подарком, — спокойно возразила София. — Но мне бы хотелось напомнить тебе, что сегодня мой день рождения. Мне исполнилось сорок лет. Почему я не могу надеть то, что подарили мне два самих дорогих человека, — твое ожерелье и кольцо Айрин?
Эдмунд умолк. Ему не приходило в голову, что София страшится своего возраста. Уже не в первый раз он задавал себе вопрос, хорошо ли знает свою жену.
Похожие мысли бродили и в голове Софии. Как он мог быть таким черствым и не понимать, что в свои сорок лет она мысленно прощалась с последней надеждой иметь собственного ребенка? Как могут два человека, живущие вместе, быть такими чужими друг другу? Она так и не поняла истинную причину его ненависти к дочери, которая время от времени вспыхивала в нем. Угасающие чувства к Эдмунду она старалась компенсировать сочувствием к нему, понимая, что он очень нуждается в ней. София прощала его бесконечные придирки, вспыльчивость и деспотизм к дочери, но опасалась, что в один прекрасный день ее терпение лопнет. Испытывая острое чувство одиночества, она с тоской смотрела из окна кареты на освещенные фонарями улицы.