Собираясь в гости к Лукасам, Айрин думала о Грегори Барнетте. Неудивительно, что он недоволен ее назначением. Совершенно понятно, что он предпочел бы сам выбрать личного помощника, а не навязанного ему Фаберже. С другой стороны, он не мог отказать падчерице Софии, с которой у него в Ницце случился роман.
Айрин, со своей стороны, не могла забыть о том отвратительном письме, которое нашла в бумагах отца, разбирая их после похорон. Тогда она испытала настоящий шок, читая этот омерзительный пасквиль. Нет, она не могла поверить этой грязной отвратительной сплетне. Айрин была настолько возмущена подлой мстительностью автора анонимки, что у нее тряслись руки. Она вспомнила, с каким бешенством, смяв письмо, швырнула его на пол, но тут же подняла, сообразив, что эта бумага не должна попасть в чужие руки. Видимо, отец случайно забыл ее на столе, когда в тот страшный день в спешке вышел из магазина. Она не могла понять, почему отец не уничтожил эту анонимку, как не понимала и того, почему он оставил нераспечатанным письмо Габриэль Роже. Слава богу, что только у нее был ключ от его стола и никто не имел доступа к компрометирующим бумагам.
Вначале она не верила, что София могла изменить отцу, но чем больше она размышляла над этим, тем яснее осознавала такую возможность. До своей поездки на Ривьеру она выглядела больной и несчастной. Поэтому разительные изменения, которые произошли с ней в Ницце, не оставляли сомнений, что с ней случилось что-то из ряда вон выходящее. Теперь Айрин становилось все яснее, что тонкая сентиментальная София могла не устоять перед чарами этого ловеласа. После своей истории с Дереком Айрин повзрослела, поумнела и теперь совсем по-другому, по-женски анализировала поведение мачехи. Дерек и Грегори были в чем-то похожи друг на друга: оба эгоисты, оба пользовались любовью женщин, пока это устраивало их. После истории с Дереком Айрин убедилась, насколько верна старая истина: «Любовь слепа». Она искренне сочувствовала жене Грегори Барнетта, которая жила одна. Айрин не сомневалась, что Барнетт был тому виной, и надеялась, что роман Софии с Барнеттом не слишком травмировал ее сердце. Она понимала, что отец был тираном и собственником, причинившим Софии немало страданий, но эта тема никогда не обсуждалась мачехой и падчерицей. Айрин сожгла письмо в пепельнице в кабинете отца, надеясь, что кроме нее, отца и автора анонимки, никто не узнал его содержания.
Айрин радовалась предстоящей встрече с Артуром Лукасом и его женой Ивонной, работавшей портнихой при дворе. Несмотря на свою пышную фигуру, она выглядела элегантно и с большим шиком. Супруги жили в большом кирпичном доме с цветами герани на подоконниках. Они встретили гостью с радушием и теплотой, и Айрин чувствовала себя уютно и непринужденно. Ивонна была счастлива, что вернулась на родину, в свою обожаемую Францию, хотя в Англии у них остались трое взрослых сыновей. Теперь Артур тосковал по родной Англии. Он был не очень доволен работой в большой фирме, где ювелирные украшения составляли лишь малую часть производимой продукции. К тому же он не воспринимал новых веяний в ювелирном искусстве, оставаясь приверженцем классического дизайна, уступавшего свое место искусству модерна.
— Если вам потребуется ювелир, чтобы выполнить работу по вашему дизайну, дайте мне знать, мисс Айрин, — сказал он полушутя, полусерьезно.
Айрин пообещала, что не забудет его предложение.
Поздно вечером, вернувшись в отель, она взяла ключ от своего номера и уже направилась к лифту, как ее неожиданно окликнул портье:
— Одну минуту, мадемуазель Линдсей, вам письмо.
У нее екнуло сердце. Айрин сразу поняла, что это за письмо. Взяв его, она поднялась на лифте на пятый этаж и, войдя в комнату, вскрыла конверт, на котором красивыми буквами был выведен адрес отправителя. От письма веяло легким ароматом духов. Письмо было написано сегодня и содержало всего одну фразу: «Мадам Габриэль Роже ожидает мадемуазель Линдсей у себя завтра в полдень».
Айрин несколько раз прочла эту строку, словно пытаясь найти ключ к пониманию личности ее автора. Какая она — ее бабушка? Что за человек? Властная? Своевольная? Категоричная? Айрин уяснила только одно: если она не придет завтра точно в указанный час, другого приглашения от бабушки не будет.
Первым ее побуждением было позвонить распорядителю отеля и отложить свой отъезд из Парижа. Затем, несмотря на поздний час, она позвонила в отель, где проживал Грегори. Его не оказалось в номере. Значит, ему было с кем провести сегодняшний вечер, решила Айрин и оставила для него сообщение, что завтра не сможет выехать в Лондон, как они договаривались.
В эту ночь она почти не спала от волнения, пытаясь представить себе, как выглядит ее родная бабушка, которую она завтра увидит. Айрин подсчитала, что, если бы мама была жива, ей было бы сейчас сорок три года — она умерла в возрасте двадцати трех лет. Значит, Габриэль Роже могло быть от шестидесяти до восьмидесяти лет в зависимости от того, в каком возрасте она родила дочь. Только на рассвете Айрин погрузилась в глубокий сон, представляя, что увидит седовласую пожилую леди в черном шелковом платье с высоким воротником, с надменным видом рассматривающую ее в лорнет.
На следующий день около семи часов утра ее разбудил звонок Грегори.
— Что означает ваше сообщение? Вы не едете в Лондон? — мрачно спросил он.
Упираясь локтем в постель и прижимая одной рукой трубку к уху, а другой откидывая назад длинные волосы, Айрин твердым голосом заявила:
— Мои планы неожиданно изменились. Произошло нечто очень важное для меня.
— Важнее, чем ваша работа у Фаберже? — резко перебил он ее.
— В личном плане, да, — честно сказала она.
— Хочу еще раз напомнить вам, что женщине следует заниматься бизнесом только тогда, когда работа важнее ее личных интересов. — Он злился все сильнее.
— Если я не ошибаюсь, — спокойно ответила Айрин, — в ваши планы тоже не входили уезжать сегодня из Парижа. Если бы не срочные дела в Лондоне, мы бы увиделись только через две или три недели. Ничего страшного не произойдет, если я задержусь на несколько дней в Париже. Мы еще успеем обсудить свои дела.
Барнетт глубоко вздохнул:
— Отлично, мисс Линдсей. Но предупреждаю вас: пусть это будет в последний раз, когда я подстраиваюсь под ваши планы, а не вы под мои. Всего хорошего.
Грегори повесил трубку. Айрин задумалась. Как он смеет обвинять ее в легкомысленном отношении к работе? Если бы он только знал, с какой ответственностью она подходит к своим обязанностям, как скрупулезно вникает во все детали, касающиеся работы! И пусть не думает, что, стоит ему только поманить или погрозить пальцем, и она бросится выполнять все его прихоти. Да, этот Барнетт непростой тип!
Айрин решила не надевать траурного платья. День был теплым и солнечным, и она надела белую блузку с высоким воротником, черную шелковую юбку и соломенную шляпу. Габриэль жила в солидном респектабельном особняке с внутренним двориком и высокими воротами, через которые были видны деревья. Айрин подошла к двери и позвонила.
Ей открыл слуга, который провел ее в вестибюль, уставленный букетами цветов. Из него на второй этаж вела широкая лестница. Стены были увешаны полотнами итальянских художников в богатых рамах. Затем слуга распахнул перед ней двойные двери.
— Мадам Роже выйдет к вам через несколько минут, мадемуазель, — сказал он и, проводив ее в огромный салон, обставленный с умопомрачительной роскошью в духе Второй империи, оставил одну. Айрин подумала, что такой интерьер не уступил бы обстановке, которая могла окружать императрицу Евгению. Голубоватые высокие окна скрывали пышные драпировки с золотой бахромой и голубоватые жалюзи; в простенках висели роскошные зеркала, а консольные столы под ними ломились от множества изящных фарфоровых статуэток. Стены были увешаны шпалерами густых красных тонов в золоченых рамах. В глубине зала находился огромный камин из белого мрамора, а по обеим его сторонам высились скульптуры в виде женских фигур, поблескивающих в свете канделябров. В обивке мебели, разбросанных повсюду подушках с кисточками преобладал небесно-голубой цвет. В зале было множество банкеток, подставок для ног и маленьких столиков, на которых стояли изящные лампы с шелковыми абажурами. Эти детали придавали интерьеру особое очарование, создавая атмосферу пышности и одновременно уюта. Все было сплошь заставлено великолепными безделушками, серебряными вазами, хрустальными бокалами, пастухами и пастушками из дрезденского фарфора, подсвечниками из севрского фарфора, китайскими сосудами всевозможных форм времен династии Чин, как сразу определила Айрин. Было здесь и множество других драгоценных вещей, вплотную стоящих друг к другу, казалось, что между ними нельзя просунуть даже иголку. Послышался мелодичный звон часов: пробило двенадцать. Айрин вдруг почувствовала, что она здесь не одна.