Эмир первый выбрал наиболее лакомый кусок и съел его. Вслед за ним жадно протянул руку и главный шейх. Затем потянулись за кусками мяса шейхи, пиры, факиры, кава- лы, кочаки. Каждый старался захватить кусок побольше и повкуснее и поскорее уничтожить его.
Из храма духовенство направилось к народу. Кавалы неистово били в барабаны, дули во всю мощь легких в бамбуковые флейты.
Оглушающий шум несся из храма. Он был так силен, что, казалось, производили его не люди, а пришедшие в исступление силы природы.
Толпа была ошеломлена. Она притихла и испуганно смотрела на приближающихся людей.
Адский шум и грохот сразу оборвались. Их сменил неистовый призывный крик:
— Глилаон!.. Глилаон!.. Глилаон!..[14]
Это вопили эмир и все шейхи. Они взывали к Мельк- Таузу, и просили его открыться своим последователям.
Мельк-Тауз не услышал призывного крика и не открылся. Тогда эмир взял кусочек мяса и медленно съел его.
Кочаки и кавалы дали десять залпов, наполнив воздух треском, дымом и пороховым запахом.
Блюда с бараниной врезались в толпу с паломниками, Около каждого блюда — давка и крики. Каждый стремился вкусить святого мяса, но кочаки и кавалы не дают мяса даром. Его может получить только тот, кто заплатит.
Вот мясо распродано. Вместо мяса на испачканных салом блюдах сверкали деньги. Их отнесли в храм.
Народ удалился от храма, так как теперь в храме совершается великое священнодействие.
Из помещения, напоминающего шкаф, извлечены медные синджаки. Факиры бережно взяли их и омыли в холодной воде источника «Зем-зем». Один из медных павлинов обряжен был в шелковое платье.
Отхлынувшая от храма толпа паломников вернулась вновь.
Вновь раскрылись двери храма, и чрез них вышел эмир и шейхи. Впереди шли кавалы. Они в божественном исступлении плясали, прыгали, пели. Их прыжкам могли бы позавидовать дикие козы. Пляска их была полна неистов
ства, а пение способно было оглушить. Восторг беснующихся людей передался паломникам.
Вот он явился нам.
Он светлее солнца,
Он ярче звезд.
Пляшите и радуйтесь все! —
— кричит первый кавал и показывает, как надо плясать и петь. Он не жалеет сил. Он кричит так, что его слышно за пределами лощины. Кавал в своем усердии старается перещеголять остальных и струйки пота ползут по его лицу, смывают грязь и проводят линии на загорелой коже.
— Радуйтесь и кричите.
Мельк-Тауз с нами.
Он не покинет нас.
Кричите и пойте!
— вопит другой кавал.
Над головами поднимается медное изображение, одетое в шелковые тряпки. Толпа издает радостный вопль. Визгливыми возгласами передают женщины свое восторженное изумление.
Паломники начинают подражать кавалам. Они пляшут, скачут и поют что-то дикое и иступленное.
Над беснующимся человеческим стадом возвышается медное изображение птицы, одетой в пестрые тряпки. На голове птицы углубления, заменяющие глаза. Она смотрит этими жалкими подобиями глаз на беснующуюся толпу, а потом начинает подпрыгивать и трепетать шелковыми лохмотьями.
Это человек, державший синджак, не устоял и тоже пустился в пляс.
XXIV
Пустеет святое место. Расходятся паломники из Лали- ша во все стороны. За семь дней, проведенных в бездельи около святого храма, они съели все принесенные продукты и израсходовали все деньги.
Паломники видели священное изображение Мельк-Тау- за, поклонились всем святым могилам и получили прощение грехов. Но все это не изменило жизни. Впереди — пыльные бесконечные дороги, а в конце их, в сырых и грязных землянках, притаилась неизменная нужда. Она поджидает паломников, и когда они придут, пыльные и измученные, нужда вцепится в них и будет грызть их попрежнему.
Сознание туманится неудовлетворенностью. Много видели паломники в Лалише, но не все показали им. Паломники ушли, а шейхи, пиры и факиры остались в храме. Они изгнали из храма всех посторонних и замкнулись в нем. Там что-то произойдет необыкновенное, чего недостойны видеть мирские люди.
Что произойдет в храме?.. Может быть, к шейхам и факирам явится сам Мельк-Тауз и будет говорить с ними? Может быть, Мельк-Тауз совершит для них какие-нибудь чудеса, которых не удостоились видеть не только простые миряне, но даже кавалы и кочаки?
Все дальше и дальше уходят паломники, а мысль цепляется за святое место и не хочет расстаться с ним.
В храме Адэ, на небольших глиняных табуретках, сидели эмир, все шейхи и пиры. Факиры, одетые в особые шапки и балахоны, пели и плясали перед ними. Но скучны были пляски святых людей и однообразны их песни. В плясках и песнях кавалов больше захватывающего исступления и дикой страсти.