Двое суток ушло, прежде чем все суда вытянулись на рейд.
«Я наконец отплываю на север… Ваше величество знает, сколь велико мое желание достичь цели и как мало людей, разделяющих мои стремления, но господь им судья, ибо я не желаю говорить дурно ни о ком… Еще раз нижайше прошу ваше величество озаботиться судьбой моих детей, коих оставляю в крайней бедности, равно как и дом свой. Возможно, настало время вашему величеству воздать по заслугам тем, кто отправился за море служить вам, не щадя живота своего… Денно и нощно молим бога о продлении дней вашему величеству… На борту галиона, 30 мая, в трех лье от берега, герцог Медина-Сидония ».
Ветер дул точно с норд-норд-оста, относя к югу легкие гукоры. Семьдесят часов флот выдерживал удары волн. Скрипели корпуса и мачты, страдавшие морской болезнью свешивались через борт. 30 мая Армада вышла на траверз мыса Эспишел. Герцог тоже страдал от качки, но об этом нет ни слова в его ежедневных реляциях королю. У Рекальде обнаружилась иная хворь: «…Рекальде болен. Сегодня ему поставлен клистир. Пусть господь позаботится об остальном» (письмо от 1 июня ).
Флот неумолимо сносило к югу. 1 июня показалась южная оконечность Португалии — мыс Сан-Висенти. Если так пойдет и дальше, скоро Армада окажется в Африке! Его величество принял немедленные меры: во всех частях королевства были назначены торжественные молебны и шествия монахов с проповедями, постами, епитимьями и раздачей милостыни. Его величество тоже каждодневно проводил несколько часов в молитве. В Мадриде три дня кряду носили по улицам образ Аточской богоматери.
И господь решил больше не настаивать. Ветер переменился, сначала немного, потом больше, а 9 июня установился вест-зюйд-вест. Флот двинулся в заданном направлении.
Северо-западная оконечность Испании — мыс Финистерре показался лишь 14-го числа. Сюда должны были подойти суда с провиантом. «…Мы побросали в море бульшую часть сгнивших продуктов, ибо они лишь отравляли воздух и заражали солдат. Прошу ваше величество выслать нам вослед суда с провиантом, в особенности мясо и рыбу» (письмо герцога от 10 июня ).
Ожидания были напрасны. 15-го флот укрылся от ветра между островами Сисаргас в восьми лье от Ла-Коруньи, куда герцог отправил паташ с приказом реквизировать все стоящие в порту суда, наполнить их продовольствием и доставить к Армаде. «…Я не намерен заходить в Ла-Корунью с флотом из боязни многого дезертирства, и, если корабли с провиантом не придут вовремя, им придется нагонять флот в море» (письмо королю от 14 июня ).
18 июня. По-прежнему ничего. На многих судах капитаны жаловались на одно и то же: вода протухла и зацвела в бочках, сбитых из невысохшего дерева (Дрейк сжег все пригодные сухие доски и клепку). Те, кто пили эту воду, мучились сейчас «от желудочной лихорадки».
«Завтра, если ветер не переменится, я продолжу путь, хотя нужда в продовольствии острейшая, так как мяса было взято мало, а рыба попала в таком состоянии, что сардины и осьминогов пришлось выбросить за борт. Не хватает питьевой воды… Но, к счастью, эпидемий на Армаде нет…»
Едва адмирал вручил письмо гонцу, как на небе появились явные предвестники близкого шторма. Сидония призвал к себе капитанов и опытных моряков. Совет решил оставаться на месте, выжидая, какой оборот примет буря.
19 июня начался сильный ветер, на море поднялись волны, и герцог поспешил укрыться на рейде Ла-Коруньи. За ним потянулись остальные — те, кто успели заметить маневр. Стоявшие вдали суда, не получив ни приказа, ни сигнала, продолжали стоически бороться с непогодой.
Ночью разыгралась страшная буря.
Когда 20-го утром герцог проснулся, горизонт был пуст. Половины его флота как не бывало. Он выпил шоколад, сел, повертел в пальцах перо. Ситуация сложилась щекотливая: сам генерал-адмирал успел укрыться, хотя до этого он в письменных приказах грозил капитанам смертной казнью с конфискацией имущества, если они посмеют войти в какой-нибудь испанский порт. Герцог вздохнул и стал писать:
«Ночью разразилась буря… Невиданные доселе волны… Хорошо, что не вся Армада была застигнута в море, особливо галеры, ибо их мы потеряли бы наверняка… Господь уберег основные наши силы, и, забрав все необходимое, мы через день-другой выйдем».
Во вторник, 21 июня, из Виверо прискакал гонец, вопя во все горло; «Де Лейва у нас с десятью судами!» Паруса «Раты» сильно пострадали, галион потерял четыре якоря. Из Хихона вскоре примчался другой гонец — там укрылись два галеаса, в том числе «Хирона»; у нее была сломана мачта, вода проникла в трюмы, намочив 300 центнеров сухарей.
После полудня паташи разбрелись по морю в поисках отставших. Они встретили Рекальде, который шел к порту с двумя галионами и восемью судами поддержки.
Тем же вечером новое письмо: «Рекальде потерял бизань-мачту. Погружено мясо, рыба, сало и вода… Страдаю от мысли, что ваше величество корит меня за то, что я не сумел спрятать всю Армаду… Моряки и солдаты держатся достойно. Нет ни одного случая дезертирства… Много больных…»
В ответе, отправленном с гонцом 26 июня, Филипп не смог скрыть раздражения: «Хочу думать, что вы, наконец, вышли из порта… Впрочем, копию сего письма я отослал во Фландрию, ибо, надеюсь, оно не застанет вас в Ла-Корунье».
«Соглашение на почетных условиях»
Положение никак нельзя было назвать радужным: дизентерия, цинга, сломанные мачты, многочисленные течи, порванный такелаж, потерянные паруса, несъедобная пища, протухающая вода (все Дрейк, проклятый Дрейк!). И погода «хуже, чем в декабре», с постоянными ливнями и ветрами, «что совершенно поразительно в конце июня, особенно после стольких молитв и при такой решимости служить божьему делу…» Все это — еще до того, как, собственно, начался поход.
Наступило 24 июня. Снедаемый беспокойством командующий все еще не имел вестей о тридцати трех кораблях, на которых в общей сложности находилось 8449 человек. На борту «Сан-Мартина» герцог решился написать своему королю неслыханное послание. Оно стало тем документом, по которому историки впоследствии чинили суд над Мединой-Сидонией и оценивали его роль в событиях. Современные исследователи видят в письме «ясность ума, честность» и, как подчеркивает Г. Маттингли, «потребовали от автора редкого для той эпохи душевного мужества». Другие, особенно испанские историки, сочли письмо хитрым ходом тертого царедворца, пытавшегося улизнуть от ответственности, попытку дезертирства. Вот что говорилось в послании:
«Пишу вам то, что никогда в жизни не пожелал бы писать, но заранее не ищу оправданий для себя в последнюю минуту, каково бы ни было решение вашего величества. Вам известно мое рвение ко службе, однако сие диктует мне моя совесть и долг». Далее генерал-адмирал подробно напоминал свой изначальный отказ от должности, чернил самыми черными красками подготовку и снаряжение флота, упоминал все обстоятельства, которые привели его к нынешнему положению, — «больные экипажи, чье состояние лишь усугубляется», двухмесячный запас провианта, разметанная и потрепанная бурей Армада, «которую неизвестно чем и как чинить, и нельзя заменить без риска оголить американские владения и Фландрию. Впрочем, и тогда силы наши будут меньше, чем у врага… Ваше величество видит, в какое предприятие мы втянулись, и спасением может быть только победа». Далее генерал-капитан Моря-Океана излагал вероятные последствия неудачи и повторял до бесконечности: «Малые силы, неопытные экипажи, офицеры, ни один из которых, должен чистосердечно сказать об этом вашему величеству, не соответствует своему посту»7. Армия герцога Пармского также немногочисленна, «и в нашем нынешнем состоянии мы вряд ли сможем ей помочь… Вправе ли мы рассчитывать на успех, нападая на столь могучую державу, как Англия?»
И командующий в заключение переходит к главному: «Учитывая все высказанное мною, как на духу, вашему величеству, не сочтете ли вы лучшим выходом в сложившихся обстоятельствах соглашение с врагом на почетных условиях?»
7
Герцог, негодует испанский историк С. Дуро, «огульно судит лучших капитанов своего времени. Его оценка правильна лишь в отношении самого себя». (Прим. авт.)