Говорили, что он «так и не обрел утешения», что он «перестал показываться с тех пор на людях… беседовал вслух сам с собой», видели, как он «наталкивается на дверные косяки».
В подспудную тайну его души не проник никто. Но ее фасад приоткрылся в письме, которое он отправил 13 октября:
«Преподобному архиепископу нашего совета. Ведомо, сколь непредсказуемы бывают морские предприятия, и судьба нашей Армады тому порукой… Надлежит вознести хвалу господу за его милосердие, ибо имелись все основания опасаться, что участь Армады окажется более тяжкой. Счастливый ее удел я отношу на счет ваших богослужений, каковые можно уже прекратить».
Наиболее правдоподобно звучат следующие слова, приписываемые королю: «Благодарение богу, я могу в любое время снарядить столь же мощный флот». В 1596 году это было сделано: армада вторжения из 65 боевых кораблей и такого же количества транспортных судов приготовилась выйти из Кадиса. Английская эскадра, предводительствуемая сэром Говардом Эффингемским, неожиданно ворвалась в порт, потопила несколько кораблей и вынудила испанцев сжечь 32 своих корабля, чтобы они не достались англичанам. Затем граф Эссекс высадил отряд, который хладнокровно и методично разграбил город — «англичане унесли с собой даже церковные колокола и молитвенные стулья». Добыча оценивалась в двадцать миллионов дукатов, часть которой, причем изрядная, причиталась королеве.
Медина-Сидония по-прежнему оставался генерал-капитаном Моря-Океана и Андалузского побережья. Именно он должен был принять меры для отражения нападения. Герцог затребовал подкрепления из Севильи. Когда оно прибыло, он выждал еще немного и двинулся к Кадису.
Город являл собой сплошное пепелище. Англичане целые сутки предавали его огню и мечу, после чего удалились, никем не потревоженные. Герцог отправил королю реляцию: «Ни флота, ни Армады, ни Кадиса».
Жители города, которых уже не первый раз разоряли и убивали при полном бездействии высокородного «защитника», изливали ярость на герцога. Сервантес высмеял его в знаменитом сонете.
Ответом короля было: «Меня уведомили о трудностях, встреченных вами при отражении неприятельского нападения. Воздаю вам должное за усердие…» Действительно, награда не заставила себя ждать: в 1596 году Медина-Сидония был назначен государственным советником по военным делам.
В октябре следующего года новый флот вторжения вышел из Лиссабона. На завоевание Англии, разумеется. Мартин де Падильяс имел под началом 128 хорошо вооруженных кораблей, набитых солдатами. От немногих уцелевших, сумевших вернуться в порты Северной Испании, стало известно, что больше половины судов погибло в море во время жестокой бури.
Год спустя (1598) Филипп умер. В мавзолей Эскориала его несли в гробу, вырезанном из киля одного из галионов. Мавзолей он построил сам — для себя и будущих королей Испании. Король унес в могилу тайну необъяснимых милостей, которые он расточал герцогу, несмотря на все его провалы…
Возвращение победителей
«Англия избавилась от угрозы разорения и поругания. По сему славному случаю в четырнадцатый день октября месяца королева Елизавета устроила в Лондоне торжество. По примеру римлян она проехала в триумфальной колеснице от своего дворца до главной церкви города, собора св. Павла, куда поместили флаги, знамена и вымпелы, взятые у побежденных испанцев. Она ехала под крики ликующей толпы горожан, выстроившихся по обе стороны улицы со штандартами своих господ. Высшие офицеры короны сопровождали ее величество, а следом шли придворные и прочие знатные вельможи. В соборе королева публично воздала хвалу господу и повелела, чтобы в знак победы по всему королевству был объявлен пост в девятнадцатый день того же месяца».
Едва отшумели торжества, в Лондон пришло письмо от адмирала Говарда с донесением о состоянии моряков победоносного флота: «Большинство экипажей страдает от хворей и недугов, по нескольку человек умирает каждые сутки… Люди, пришедшие на корабль, заболевают на второй день и умирают на третий… Некому выбирать якоря».
Тиф, цингу, фурункулез, заражение крови, чесотку, вшивость, дизентерию — все эти напасти офицеры относили за счет «дурного пива». Пиво действительно прокисло.
Но условия жизни на кораблях королевского флота нельзя было назвать комфортабельными: «Не было ни капли воды для омовения лица; спать приходилось в той же одежде, так что она истлевала на теле. Мясо и овощи портились в три дня. Пищу готовили в котлах, кои промывались забортной водой. Мыло было неведомо. Трюмы очищали дымом и уксусом только в конце кампании. Больные лежали на соломе».
18 сентября Елизавета получила донесение от Дрейка: «Мы оставили испанскую Армаду столь далеко на севере, что она не сможет добраться ни до Шотландии, ни до Англии… Жестокая буря должна была причинить им немалый ущерб».
Незамедлительно последовал ответ повелительницы: «Приказываю уволить всех, отказаться от зафрахтованных судов и в кратчайший срок представить расходные книги со всеми ведомостями и расписками». Члены Совета не без труда убедили королеву, что опасность еще не миновала. Как писал Говард, Армада вполне могла оправиться в Норвегии, Дании, на Оркнейских островах и вернуться к месту встречи с Пармой. Изыскивая компромисс, лорд-казначей напомнил, что «можно сэкономить на жаловании убитых в бою или находящихся в лазарете и из этих денег платить оставшимся…». Но Джон Хоукинс, один из храбрейших капитанов, твердо ответил: «По всем законам и по справедливости жалованье погибших принадлежит их вдовам и детям».
Едва пришло известие, что Армада миновала Оркнейские острова, королева не пожелала ждать ни часа доле. Началась демобилизация флота. В Маргите, Дувре, Харидже и Рочестере оборванные, исхудавшие матросы просили милостыню на улице. Они спали прямо на мостовой или (после энергичного вмешательства Говарда) на нарах в бараках и портовых складах. «Сердце разрывается от печали при виде того, как бедствуют люди, столь храбро послужившие отечеству» (Говард ).
Матросы не могли вернуться домой без жалованья, а у королевы не было денег расплатиться с ними… Адмирал флота роздал им все до последнего фартинга и даже заложил серебряную посуду из собственного дома. Нарушив все строгие приказы, он взял 3000 пистолей из казны Педро де Вальдеса, захваченной Дрейком. В письме лорд-казначею он восклицал: «Клянусь Иисусом, я отплачу своим морякам или же исчезну из этого мира!»
Казначей хладнокровно предложил адмиралу продать свое имение, чтобы вернуть взятое. Говард Эффингемский так и поступил. Заплатила ли ему полагающееся жалованье королева, осталось неведомым…
«Но где же де Лейва?»
Половина Армады сгинула безвозвратно, но что еще хуже — не вернулся Алонсо де Лейва со всеми отпрысками благороднейших фамилий Испании. В каждом замке ждали супруга, сына или племянника. Посыльные до рези в глазах вглядывались в пустой горизонт во всех портах Галисии, Астурии и Бискайи. К любому входившему судну кидались с вопросом: «Дон Алонсо? Где дон Алонсо?» Все отвечали, что потеряли из виду «Рату» после адского шторма, который длился сутки кряду.
То была памятная буря, разразившаяся 18 сентября и принесшая разрушения даже в глубине Ирландии. «Дул сильнейший ветер, коего мы не помнили уже давным-давно» (письмо Эдуарда Уайта ).
Филипп пребывал в неведении, пока в Эскориал не доставили копию британского «Уведомления о потерях и несчастьях, приключившихся с испанским флотом у западного побережья Ирландии ». На двенадцати страницах формата ин-кварто содержалось одно-единственное упоминание: взятый в плен матрос с «Сан-Хуана» Эммануель Фремозо показал на допросе: «На большой каракке плыл богатый и знатный итальянский принц, который угощал герцога и грандов на золотой посуде среди роскошной мебели. Каракка называется „Рата“. Пленный не знает, куда двинулась сия каракка дальше».