Странник коснулся мачты, его пальцы едва заметно светились, заскрипели паруса, наполняясь свежим ветром. Хедин и Айлан, глядя друг другу в глаза, одновременно сделали движение руками, и ощущение вибрации выросло в разы, было больно дышать и невозможно пошевелиться.
Но Харун почему-то мешкал… Наконец-то через несколько секунд, показавшихся слишком долгими, он осторожно положил руку на штурвал, заканчивая защитное заклинание. Серебряными искрами сыпнуло от этого прикосновения.
Искры, подобные слетающим с крыльев феи, осыпались с парусов и веревок, неповторимыми узорами раскрашивали дерево бортов и мачт. Ричард, неосторожно положивший руку на фальшборт, отпрянул, словно холодные искры обожгли его.
Огоньки заклинания быстро гасли, и лишь упавшие в воду еще долго светились в глубине синими звездочками, рассеянными подводными течениями. Море с радостью принимало такое чародейство без кровавых жертв.
Харун спустился к Ярошу.
— Мы сделали то, что могли, — сказал давний. — Хотя такая защита не прочная, ведь мы очень разные, и наши мысли и стремления не совпадают. Защита ослабеет и рассыплется, если на корабле начнутся ссоры или кто-то будет жалеть о своем присутствии на борту, либо хотя бы мысленно предаст.
Он грустно посмотрел на бесчувственную Марен, которую Зорин и Киш не оставляли одну, все еще пытаясь привести в сознание. Почти все другие уже ушли, невольно стремясь держаться подальше от стародавних чар.
— Море защитило Марен, вмешавшись дождем в колдовство, оплетавшее город, но ее раны глубоки. Ты не видишь их, пиратский капитан, я же чувствую, что она умирает. Я не могу помочь Марен, но кое-кто из давнего народа может. Попроси ее, Ярош.
Ярош посмотрел на Мать, одиноко стоящую неподалеку от Странника.
— А если она откажется и… Неужели Марен умрет? Ее же называют воплощением смерти. Разве люди перестанут уходить из жизни?
— Ни при каких обстоятельствах. Люди многих так называют. К избранной имперской гвардии она не могла прикоснуться без особого позволения. Ее место займет тот, кто покорится Императору.
Мать приблизилась к Ярошу и Харуну.
— Я слышала, о чем вы говорили, — властно сказала она. — Что рождается — умирает. Также могла уйти и я, чтобы возродиться в другом обличье. Но если уйдет она — не вернется. Сам понимаешь, Ярош Сокол, сколько на Марен невинной крови. Но я все же попробую помочь, капитан, ибо ты не оставил меня в беде.
В ней чувствовалась такая власть и могущество, что даже Харун был готов подчиниться темноволосой женщине с необыкновенными глазами.
— Что мы должны делать? — спросил Ярош.
— Вы — ничего, — тусклая улыбка глядящей в глубину себя, ищущей там ответ. — Оставьте палубу. Здесь будут только избранные мной.
Мать выбрала пятерых женщин: Катерину, Итану, Зорин, Ирину и Герду. Всех, в ком если и было чародейство, то неявное, не такое, как в Тайре или Киш. Женщины стали в круг, взявшись за руки, а сама Мать опустилась на колени подле Марен. Голос ее был тихий и проникновенный.
— Что рождается, то умирает, что приходит, уходит также. За предел ступив, вернуться можно, но уже другим, не таким, как ушел туда. Возвращайся и ты, если желаешь того, а не хочешь, оставайся во тьме. Я даю, а ты забираешь. Я плету — разрываешь ты. Но одной нитью связаны все, нашедшие путь сюда.
Удивительно было смотреть, как защитница рода людского зовет из небытия ту, что может оборвать жизнь одним прикосновением. Зовет, даря новую жизнь, возвращая утраченную судьбу. Не стало ни времени, ни ветра, ничего, кроме круга, а в нем двоих. Мать положила ладонь на грудь, спрятанную под темными одеждами, возвращая бесчувственной дыхание. А потом встала, снимая с Марен плащ с капюшоном. В ее руках смятый плащ превратился в ворона, что тоже когда-то был чьей-то жизнью и жертвой во имя могущества и почти безграничной власти.
Никто из стоящих в том круге не забудет чувства свободы, объявшее всех, когда черная птица исчезла в темноте.
На скале светился огонек, мигая, как маяк. Берн и Макс взяли не совсем правильное направление, приблизившись к берегу. Но это было не страшно, ведь Элигерский порт остался позади.
Освещенная пламенем, Феникс стояла на палубе рядом с Ярошем. Почти все остальные уснули.
— Я понимаю, что они говорят, Ярош, — наблюдая за маяком, сказала черноволосая красавица.