— Видели.
— Так идите и наберите там огурцов, помидоров да порежьте все это нам к ужину.
Жак и Олекса ушли к Луизе, ждавшей их на углу дома.
— И чему ты так удивляешься, юноша? — хозяин глянул на него, пряча улыбку, чтобы ненароком не обидеть.
— Ты не похож на певцов, которых приглашают на императорские концерты.
— Так вы со столицы сюда забрели… — сказитель погрустнел, сразу усмехнувшись. — Говоришь «ты»? А разве мы друзья? И врагами, кажется, не приходимся.
Сашка растерялся.
— Да мне тебя как-то иначе неловко называть. Почему-то…
Не мог сознаться парень, что формальные знаки уважения для него остались в том дне, когда он увидел женщину-фотографа, изменившую его жизнь, зачеркнув фальшивое будничностью прошлое. Настоящее уважение не в словах кроется.
Сказитель смотрел на парня с пониманием, улыбка таяла у него на устах, не угасая полностью.
— Так как зовут моего нового друга? И почему его понесло в лес, в котором он ни одной тропки не знает?
— Друзья Сашкой называют. Мы идем к морю. А люди сказали, что море там, — Сашка указал в сторону леса.
— Действительно, — с чувством закивал старик. — Море там. Но, чтобы попасть к нему, вам нужно обойти лес. Путь, выбранный вами, короче, но это верная смерть. Можешь поверить мне.
Глаза старика заволокло тьмой, как два колодца, в которые не заглядывают ни звезды, ни солнце.
Сашка ему верил.
Пламя взметнулось к небу от одного слова, чтобы пригасить его, понадобилось уже несколько слов. Друзья расположились вокруг огня, млея в тепле, уплетая печеную картошку, салат и мясо последней курицы, зарезанной хозяином. Незаметно для самих себя, они выболтали старому сказителю почти все о своем путешествии. Лишь о встрече с колдуном умолчали. Почему-то всем казалось, что не нужно показывать кому-то заколдованный шар, как и самим лишний раз на него смотреть не стоит, дабы беду не накликать. Да и фотографию никому чужому видеть не следует.
Луиза хотела бросить ветку в огонь, но пламя отклонилось немного, когда она к нему приблизилась.
— Темная ты, девушка. Тьма с тобой, ее за красотой не спрячешь, вот пламя и уклоняется.
Луиза гордо обернулась к сказителю.
— И что с того? Мне уже и не жить, если со мной тьма ходит?
— Живи, девочка, живи… — рассмеялся сказитель, ее возмущение действительно напоминало детские капризы по сравнению с тем, что он видел за долгую жизнь. — Тьма в каждом из вас. Спросите у огня, он честен, все расскажет.
— А как? — Олекса словно и не испугалась.
— Руку протяни, — девушка сделала, как он велел. — Чувствуешь тепло? — она кивнула. — Не боишься? — качнула головой. — Главное, чтобы страха не было. А теперь опускай руку. Медленно-медленно, чувства тепла не теряя.
Пламя заволновалось, в нем ожили багровые и золотисто-огненные тени. Одна выпрыгнула из костра, рассыпая искры.
— Никому не двигаться! — крикнул сказитель, прежде чем они успели испуганно вскочить.
Существо, сотканное из пламени, подошло к Олексе, лизнуло сухую траву перед ней, подпалив стебельки. Но тот огонь не пожирал траву, а создавал живой рисунок, где девочка ссорилась с родителями, проклиная их за непонимание.
Четвероногое создание фыркнуло, выпустив из ноздрей дым. Горел дом, где воплотилось неосторожное проклятье. И семья расходилась, не простив.
По щеке Олексы скатилась слеза, девушка желала забыть содеянное. Огненный зверь лизнул ее руку, не опалив, а одарив живым теплом, и приблизился к Луизе. Пламя на его шерсти приобрело темные, багровые оттенки. Зверь зашипел на блондинку, отступив.
— Не бойся, Луиза, — предупредил сказитель. — Ты знаешь, что он не на тебя разъярился. Приложи руку к сердцу, чтобы он пошел дальше.
Дрожа, Луиза сделала, как он приказал. Зверь фыркнул искрами, снова став ярким. Возле Эмиля он не остановился, почувствовав в нем лишь тень от тьмы любимой. А Вейну ткнулся в раненую руку, заскулив, как щенок. Мужчина неосознанно погладил огненное создание, будто человек и огонь так договорились, что пламя смолчит, не открывая другим тайны людского прошлого.
На Жака огненный зверь зарычал, ударив лапой по земле.
— На тебе кровь, дитя, — спокойно объяснил сказитель, внимательно глядя на мальчика. — Людская и не людская, и та, что сама есть — чары. Такой больше всего.
Жака трясло от страха.
— Отзови его, — умолял мальчик.
— Я не могу. Он не уйдет, пока не удостоверится, что ты не желал той крови и той боли, — голос сказителя изменился, он не осуждал, но судил, как и огонь.