В подворотне опьяневший старик хвастался перед товарищами, как во главе армады некогда топил пиратские корабли. Но сегодня ночью Ярош знал, что хвастун врет и никогда не бывал в открытом море. В другой день капитан устроил бы лгуну путешествие в пиратский порт, а нынче старику повезло, ведь пирата звали сокровища.
Странным был тихий городок этой ночью, будто сам желал спрятанного во тьме сокровища. Вспыхнуло, и от пылающих отблесков заклятья разлетелись тени.
Вздрогнув, Ярош оглянулся.
На него из темноты смотрела женщина. Безымянная, ее необычайные глаза изменялись, словно отражение в неспокойной воде. Она была давней, как сама жизнь, Матерью называли женщину люди.
Ясный свет заклятья угасал, истекал огненными каплями, оставляя следы на стенах, невидимые обычным глазам, холодные, как и само колдовское пламя. Мать тяжело вздохнула, будто что‑то сдавило ей грудь, побледнела.
Пират подхватил женщину почти у самой земли. Даже в темноте он видел, что его руки в крови. Давняя была тяжело ранена.
Осторожно прислонив к стене потерявшую сознание женщину, Ярош забарабанил в дверь ближайшего дома.
— Откройте!
В доме что‑то громыхнуло, послышался звон разбитого стекла.
— Не открывай, бабушка Катерина! Не открывай! — громко заныл ребенок.
— Цыц, малой, — шаги приближались.
Хозяйка открыла, даже не спросив, кого это принесло посреди ночи.
— Пират! — отшатнулась женщина — еще не старая, но красота уже начала покидать её.
Волосы у хозяйки густые, только пепельные, верно, от рождения. Приметные такие волосы, только не время сейчас об этом думать…
— Тихо! — шикнул на женщину Ярош. — Лучше помоги!
С опаской, закутавшись в платок, Катерина вышла на улицу. Опустилась на колени перед раненой.
— Ты ее…
— Нет, глупая женщина! — рассвирепел Ярош. — Зачем? Сможешь помочь?
Катерина осматривала рану.
— Чем смогу… Неси ее в дом.
Внук молодой бабушки испуганно забежал в темноту комнат, когда пират занес раненую внутрь, положил на лавку. Хозяйка свернула платок и подсунула незваной гостье под голову.
— Я еще вернусь сюда. Узнаю, что с ней…
Пока Катерина набирала воду из миски, Ярош не удержался: погладил Мать по темным косам, в которых никому не суждено увидеть седину. Древний народ… И она одна из давних — не так уж много их осталось на этой земле.
За окном громко засмеялись девичьи голоса, обсуждающие рассказ вруна — пирата. Фальшивым было его счастье, подаренным теми, в чьих глазах никогда не сиял свет воли и свободы.
Ярош задумчиво смотрел на темную улицу, не понимая, почему сегодняшняя ночь согласна отвечать чуть ли не на каждый его вопрос. Он обернулся к хозяйке, укрывающей бесчувственную давнюю легким одеялом. В свете одинокой свечи казалось, что на щеках Матери проявился болезненный румянец.
— Уходи, — повернувшись к пирату, попросила Катерина. — Я ее перевяжу.
— Хорошо. Я приду утром, — но Ярошу совсем не хотелось снова выходить на улицу, в ночь, такую коварную в своей благосклонности.
Хозяйка заперла за пиратом дверь на все засовы. И правильно сделала: возле дома уже стоял другой гость, не менее древний, чем Мать, — забытое существо, которому раньше платили стертыми монетами. Платили, чтобы перевозчик увез их души на другой берег. Много было у него имен, много обличий, как много лиц у каждого из давнего народа.
— Она умрет. Я видел, как ее ранили, — едва слышно сказал Харун, в его голосе чувствовалась печаль.
Он был высок, глаза темные, волосы с сединой. И одежды его черные, но не траурные.
— И зачем ты говоришь это мне, забытый людьми бог? — рука Яроша коснулась оружия.
— Перестань, Сокол, зачем нам драться? Птицы дерзки, но лишь они не страшатся опалить крылья солнечными лучами, поднимаясь над облаками, — Харун не насмехался. — Разве ты ничего не хочешь спросить у меня, Сокол?
— Я никогда не верил в тебя, давний народ сгинул во тьме веков. А пират и двух медяков не отдаст перевозчику, — Ярош с неохотой убрал руку с сабли. — Древние боги мертвы, ибо им нет веры. А ты жив. Почему?
— Сам не знаю. Возможно, на Призрачных островах мне скажут.
Сабля вылетела из ножен быстрее, чем он договорил.
Харун усмехнулся.
— Боишься, человек. А я всего лишь хотел помочь.
— Когда это ты стал помогать людям, забытый бог?
— Я не бог. И родился человеком очень давно. Опусти оружие, Сокол.
— И как ты можешь помочь ей? — Ярош не верил Харуну, но и не боялся, хотел не бояться.
— Возьми давнюю на корабль. Море вылечит ее рану. И меня возьми. Тебе же не ведомо, что встретится на пути, когда твой корабль возьмет курс на Призрачные острова.
— А тебе ведомо? — Ярош все же опустил саблю.
— Нет. Но мне легче договориться с тенями прошлого, нежели вам, людям, — в темных глазах давнего бушевал шторм, и казалось, ночной сумрак, растворенный во мраке, тоже попал в плен к обезумевшей, но пока безмолвной стихии.
Яроша проняло холодом, и давний на мгновение заглянул ему в душу.
— Я приду в Восточную бухту на рассвете. Через четыре дня, — Харун отступил, исчезая среди теней.
Волосы пирата растрепало легким ветерком, отголоском шторма, прилетевшего с моря.
— Не верь ему, — уцепившись когтями за край, на крыше сидела огромная белая птица с янтарными глазами. Заклятые огненные отблески и тени гуляли по черепице. — Не верь давним — порождениям мрака. Ты будешь проклят за то, что якшаешься с силами тьмы.
Улыбаясь, Ярош спрятал саблю.
— Летела б ты отсюда, пташка…
— Ты променяешь свою свободу на дружбу с этим жалким подобием божества? — в голосе птицы скользнули знакомые нотки, огненные отблески едва заметно мерцали и на ее оперении. — А за то, что ты носишь подле сердца, тебя ждут вечные муки. Отдай мне карту, пока не поздно.
Но Ярош лишь высокомерно смотрел на того, кто так старался запугать его.
— Убирайся прочь. Указывай путь истины другой грешной душе.
— Ты пожалеешь, Ярош Сокол!
Птица взмыла к звездному небу. Ее крылья уже не казались белоснежными, на крыше догорали отблески заклятья, осыпаясь серой пылью. Птица летела, борясь со штормовым ветром, неожиданно подувшим с моря, и теряла пышные белые перья, нежданным снегом ложащиеся на землю.
Дверь приоткрыта, золотистый свет выплеснулся на улицу. Ярош толкнул дверь и вошел.
За столом, накрытым синей бархатной скатертью, расшитой золотыми звездами, сидела гадалка, раскладывала пасьянс. Уже немолодая одинокая женщина, чьими роскошными волнистыми светло — русыми волосами и зелеными глазами не соблазнялись мужчины. Все остерегались назвать ее своей женой, пусть какой бы красивой она ни была в юности.
Пират опустился на стул напротив хозяйки.
— Погадай мне.
— А заплатить есть чем? — она даже не подняла взгляд на позднего посетителя.
— Есть, — к золотым звездам добавились три серебряные полные луны.
— Сними, — попросила гадалка, перетасовав карты.
Казалось, женщина взволнована. Ярош с усмешкой сдвинул верх колоды, оставив одну карту. Она и легла в центр.
Гадалка раскладывала пасьянс только ей известным способом, как подсказывало сердце. На мгновение она замерла, прежде чем открыть первую тройку. Русая прядь скрыла бледную щеку.
Выпадала дорога и много испытаний. Рядом ходила беда, но корабль ускользал, теряясь среди волн в последнее мгновение. Сверкали золотом сокровища, и Морской Дьявол хохотал в бездне океана…
Осталась последняя карта, вокруг которой лежали веера открытой судьбы. Гадалку внезапно овеял ужас.
— Открой сам, пират. Я знаю, что там. Ты тоже знаешь.
— Там «Смерть», но я открою, — стараясь, чтобы не дрожала рука, он потянулся к сердцу пасьянса: чародейка рассказала все, что было у него сейчас на сердце, в пророчестве она тоже не ошиблась.
Карта была чистой. Черной.
— Эта не из моей колоды! — ахнула гадалка.
— И часто такое случается? — черная карта возвращала надежду на удачное окончание приключения.