— Министр, — Феофан не услышал, как к нему подошел Ярош, стал рядом.
Феофан поднял на пирата затуманенные воспоминаниями глаза: «Нет, пиратский капитан, слабым ты меня больше не увидишь, и не надейся. А кровь не смывается, ты просто привык не обращать на это внимание. Но за кровь непременно придется расплачиваться, и отпущенных тебе лет не хватит, чтобы искупить вину за уже оборванные тобой жизни…»
Они были так похожи сейчас, имперский министр и пиратский капитан: оба оставили все, кроме цели, и были готовы на жертву ради обретения смысла существования, который получили, пройдя через страдания и потери.
— Я не хочу убивать тебя, министр, — спокойно сказал Ярош, глядя на пленника. — Ты однажды сохранил мне жизнь, не послушав советника Императора.
Феофан вздрогнул, вспомнив, как когти Химеры впиваются в горло, обещая разорвать его за предательство. И сабля пиратского капитана тоже могла срубить ему голову несколько часов назад, когда министра взяли в заложники.
— Ты вернул этот долг, Сокол. Во время боя, — он не договорил, но было понятно: имперский министр думал, что его убьют, как только солдаты сдадутся, и от этой мысли еще не отказался.
— Да. Но я решил отпустить тебя, когда мы отремонтируем «Диаманту». Иди, куда захочешь.
Феофан отвернулся: не таких слов ждал он от пиратского капитана, даже для развлечения это было слишком. А Ярош продолжал:
— И благодарить меня не нужно, министр. Ты ничего не можешь мне дать. Твое слово веса для меня не имеет, а если ты заступишься за пиратов, сразу потеряешь власть и собственную голову.
Глаза Феофана вспыхнули гневом, он не верил тому, что только что прозвучало. Пират жестоко усмехнулся, взглядом предупреждая, что будет, если заложник отважится на недоброе.
Министр молчал, он должен быть сильнее коварного врага, который играется даже своими обещаниями, и ни на миг не верить его словам. Феофан украдкой вздохнул, вспомнилось тепло изумрудного огонька на ладони черноволосой девочки. Неужели и эта милость была частью замысла пиратского капитана?..
Ярош оставил министра наедине со своими мыслями и страхами, кивнув Киш, которая находилась неподалеку и сейчас охраняла пленника. Сокол направился в каюту, куда только что зашел Ричард.
В большой каюте, за столом, сервированным для ужина, удобно разместились Мариан, София, Анна — Лусия и Феникс. Ричарда за один стол с собой они пригласили, но не как товарища и даже не как гостя. Одно место между Феникс и Мариан было свободно.
Сегодня здесь собрались все бывшие пиратские капитаны, которым дала приют «Диманта».
Анна — Лусия подняла кубок, поздравляя Яроша с победой. Свечи в обоих подсвечниках, поставленных по центру стола, замерцали.
Ярош сел возле Ричарда.
— Что это значит?
Ужин звал воспоминания о другом застолье, о других людях…
— Совет капитанов, — ответила Мариан, ей очень не понравилось, что Ярош присоединился к графу, а не к ним.
— Мы уже советовались, Ярош, — теперь говорила Феникс. — На этом корабле есть два человека, задолжавшие Пиратскому братству. Мы требуем самого жестокого наказания для министра Феофана и графа Ричарда.
На лице графа не отразились чувства. Ярош властно усмехнулся.
— Не мало ли вас для совета капитанов? Если память мне не изменяет, на совете должно присутствовать больше половины из нашего братства.
Женщины молчали, но откликнулся Ричард.
— Мне думается, Сокол, что кому‑то хватило смелости спросить у Моря, сколько еще живых капитанов топчут дороги этого мира. Боюсь, за этим столом собралось больше половины.
София опустила глаза. Ярош посмотрел на Ричарда, ведь он сам не решил, как поступить, на чью сторону встать, а потом перевел взгляд на женщин и спросил уже без притворного смеха.
— Так в чем же вы обвиняете министра и графа, если требуете их казни?
Ответила Мариан.
— Министр подписывал смертные приговоры пиратам и отдавал приказы уничтожать наши корабли.
— Это не тот министр, который охотился на нас, — отмел обвинение Ярош. — Пост перешел к Феофану после того, как Империя расколола наше братство, — ему самому было горько говорить это, но такова правда, и лишь правда могла сейчас защитить того, кому он дал слово.
— Занимая пост министра, ты возвращаешь себе первое, настоящее Имя и перенимаешь всю славу предыдущих министров, а вместе с ней и всю вину, — холодно возразила Феникс. — За славу нужно платить. А он гордится своей славой. Все слышали его приказы во время боя.
— Вы судите человека за глаза…
— Он слишком виноват перед нами, чтобы у него была возможность оправдаться! — не сдержала чувств Анна — Лусия, наверное, и она в своих несчастьях винила имперского министра.
— Хорошо, — скрестив взгляд с Анной — Лусией, уступил Ярош. — В чем же вы обвиняете Ричарда?
— В измене! — высокомерно ответила Феникс.
— Феникс, — рассмеялся Ярош. — Не здесь собравшимся судить за измену. Только София и Анна — Лусия имеют на это право, но не мы все.
— Я бы о себе не говорила, — откликнулась София.
Анна — Лусия тоже не выдержала его взгляд. Каждый из них совершил предательство с того времени, как Империя объявила пиратам войну. Предал, если не друзей, то цель и мечту. Если не Пиратское братство, то самого себя…
— Он знает тайну Химеры, если не самого Императора, — настойчиво продолжала Феникс. — Насколько же близко подошел граф к властителям Империи, чтобы они поделились с ним таким секретом? Чем заплатил?
Ярош хотел возразить, но Ричард опередил его.
— Я расскажу.
Феникс удивленно замолчала, посмотрев на него, вероятно, она не ожидала такого поворота.
— Я расскажу, — уже спокойно повторил Ричард. — Зовите в свидетели ночь и море, чтобы вы убедились, что я не буду врать.
Обвинители молчали.
— Не нужно свидетелей, — наконец сказала Анна — Лусия. — Я сама почувствую ложь.
Взгляд Ричарда стал далеким, как воспоминания, к которым он хотел вернуться, а сам он словно превратился в статую изо льда. И таким же холодом и равнодушием наполнился его голос, совсем не похожий на речь того Ричарда, которого они все знали много лет.
— Это было давно, — тихо, но отчетливо начал говорить бывший пиратский капитан. — Мы тогда еще сражались с имперскими кораблями, хотя и грабили торговцев. И один раз нам не повезло: из той битвы мы вышли победителями, но перед смертью вражеский имперский капитан из последних сил заколдовал море, прося у него бурю для нас.
Шторм был ужасным, не слабее пережитого нами две ночи назад. Мы оказались посреди моря, не зная, где ближайший берег. Чародеев в команде не было, а меня ранило во время шторма. Компас, тоже подаренный Морем, ветер выбил из моих рук, выбросив за борт.
Воды и пищи почти не осталось, жара стояла такая, что над водой поднималось марево. Я молил Море о помощи, но оно не откликалось на мой голос. И когда команда почти потеряла надежду, на горизонте появились паруса, так далеко, что корабль казался призрачным. Но нам было все равно, имперский ли это корабль, или торговцы, лишь бы они не прошли мимо.
Мы зажгли все оставшиеся у нас факелы, чтобы подать знак далекому кораблю, ведь стекло и зеркала разбила буря. Корабль оказался пиратским. Паруса у него тоже были черные, как воронье крыло. Я хорошо знал капитана этого корабля. Все пираты знакомы, хотя бы по слухам, с каждым пиратским капитаном. Но ее на мостике не было. Вместо нее капитаном называли молодого парня. Очень похожего на мою знакомую.
«Что случилось с капитаном?» — спросил я, чувствуя, что силы, поддерживающие меня эти дни, исчерпаны. Он не ответил.
Потом я узнал, что тот юноша — младший брат хозяйки «Ворона», что на самом деле он намного младше, чем казался на первый взгляд, не старше нашей Роксаны. А его взрослая сестра больше не вернулась на корабль, и в тот же год «Ворон» затонул под обстрелом имперского флота. Но Дин не погиб, его пленили, зная, кем приходится он настоящему капитану.
Мы встретились снова еще через год, когда меня величали графом Элигерским, старательно забывая, что когда‑то я тоже был пиратским капитаном. Граф устраивал приемы и балы, пират ночью выходил на берег моря, не осмеливаясь обратиться к нему. Граф смеялся над шутками старого министра, наведавшегося с визитом на южное побережье, пират вспоминал, что свой корабль продал имперскому флоту, и даже имя трехмачтового красавца поменяли на другое. Две души жили во мне, обещая выбор: одна уйдет навсегда, не оставив после себя даже памяти.