— Кристофер должен был его сказать!
— Кристофер, — Сашка смотрел вглубь шара, вглубь чужого страдания и памяти, едва держа шар в ослабевших руках. — Твое Имя — Джонатан.
Шар выскользнул, разбившись об землю на изумрудные осколки, которые сгорели в пламени поля. Ветер утих, но Сашка упал в алую пшеницу. Он будто не дышал.
— Очнись, парень, — призрак склонился над ним. — Не умирай. Не честно будет…
Даже голос у призрака изменился, став человеческим, но и сам Джонатан уже не казался настолько прозрачным.
Сашка, шатаясь, поднялся. Голова кружилась. Парень хлопнул в ладоши, стараясь поймать ритм бубна сказителя, прятавшегося за завесой дождя. Слабо хлопнул, но звук взлетел к пустым окнам стаей напуганных птиц, что разлетелись по мертвому городу, пятнами рисунков оставаясь на стенах его почерневших домов.
Эхо таяло. Но внезапно откликнулось колокольчиками. Выстукивая ритм, к ним шел Саид. Пламя подсветило его чародейское убранство, надело пылающую корону на чело, и в волосах добавилось серебра, а на лице — морщинок.
— Пойдем отсюда, — сказитель подставил парню плечо, с его прикосновением тепло жизни возвращалось в ослабевшее тело.
— Я разбил шар, разбил проклятье, — шептал Сашка, чтобы не потерять сознание.
— Не тревожься. Оно, как темные крапинки, теперь в твоих глазах, почти незаметное.
Вместо бубна в руках Саида сейчас был ятаган, с которого срывались живые золотистые искры. Оружие освещало им путь среди города, пылающего злым огнем и кровавыми цветами.
Призрак Джонатана шел за ними, но Саид не возражал.
— А я не ошибся в тебе, Сашка.
Сумерки медленно уступали место солнечному свету, хоть и скрытому серыми тучами. Они вышли из города, где друзей ждали Эмиль и Вейн.
— Где остальные? — Сашка попробовал стоять сам, но не смог.
— Уже на дороге. Я возвращался за тобой, когда застонал от боли город, будто живое существо резали ножом.
— Девчонки так испугались, — добавил Эмиль, хотя было видно, что и сам он разделил ужас с девчонками.
Сашка улыбнулся, ведь все случившееся теперь казалось кошмаром.
— Если дождь начнется, мы не поднимемся, — чары уже не освещали Саида, вернув ему облик обычного верткого загорелого парня.
Они оставили долину позади. Казалось, что в Мертвом городе ничего не изменилось. Точно также туда будут забредать неосторожные путники, и также из их бурной яркой жизни будут рождаться кровавые пламенеющие цветы на радость призракам, живущим в опустевших домах.
— Кто это? — спросила Луиза, кивнув на призрачного мужчину.
— Это Джонатан. Он пойдет с нами к морю, — твердо ответил Сашка, становясь впереди. — Нужно до дождя где‑то спрятаться.
Жизнь возвращалась к нему вместе с решимостью.
— Что с ним? — немного отстав, спросила Олекса у Саида. — Что там случилось?
— Я тебе потом расскажу, хорошо?
Саид и сам волновался за парня, которого едва вытащил из пасти проклятия города.
Феофан смотрел на море, часто смотрел теперь, удивляясь, что море всегда неповторимо, что нет ни одной похожей волны, и даже гребешки из пены у них всегда разные. И казалось, Море говорит с ним, непонятно говорит, осторожно. Но министр слушал, не зная этого языка, и поэтому не откликаясь на него.
— Здравствуй, министр Феофан. Хотя здоровья я тебе и не желаю.
Феофан стремительно обернулся. Возле мачты стоял Хедин. Кудрявый парень смотрел на него пронзительно и холодно, совсем не похожий сейчас на подростка.
Министр молчал. Хедин тоже не обронил больше ни слова.
— Неужели всех моих врагов собрал этот корабль? — не выдержал министр.
— Врагов? — наигранно удивился Хедин. — А разве не ты сам создал себе врагов?
Но они понимали друг друга и без слов. Феофан опустил глаза, не ответив, ибо этот чародей имел право его осуждать.
— За что ты приказал казнить нас? — голос Хедина дрогнул. — Гайяр был мне вместо отца.
— Гайяр был и мои учителем, — но грусть поборола жажда власти. — Вы пытались пошатнуть трон Императора…
— Ложь! — прошипел Хедин, ступив шаг к министру. — Как мог ты отдать такой приказ… для своего учителя?
Молодой колдун проигрывал министру в спокойствии, пусть и притворном.
— О чем вы спрашивали звезду? — как допрос слабого сильным.
Хедин поднял руку, пальцы скрючены, будто чувства, но с них льется заклятье, как из болотных гнилушек, что сейчас отдадут злое свечение глазам и сердцу министра.
Так они и стояли напротив друг друга, окутанные чувством гордости и собственной правоты. Хедин обессилено опустил не сияющую больше руку — заклятье перегорело в нем.
— Как жаль, — тихо сказал молодой колдун, — что капитан Ярош тебя защищает, а мы слушаемся капитана.
— Неужели все и всегда? — победно усмехнулся министр, ему до сих пор не верилось в искренность пиратского капитана.
Хедин оглянулся, чары промелькнули в серых глазах, но как отблеск луны в колодце, где почти высохла вода.
— Не искушай мою ненависть, Феофан. Во дворце Императора меня обычно называли непослушным мальчишкой. Я могу ослушаться приказа и сейчас.
Хедин ушел. Феофан задумался, но мысли скользили по сознанию, как по льду, едва задевая.
С неба сорвалась яркая звезда, и Феофан загадал желание. Мысленно, потому что не осмелился бы сказать такое вслух.
Там, где упала звезда, море еще долго светилось нежным зеленым сиянием.
Дойти до селения им не удалось, но сосновый лес приютил друзей Сашки. Сосны выросли так близко друг к другу, что косой дождь почти не забивал в небольшой лес, тянувшийся до самого моря. От опалой хвои поднимался дурман, кружащий голову.
Вейн с Эмилем развели костер, что радостно потрескивал, почти спрятанный от дождя. Жак заснул на руках у Луизы.
— Кто ты, Саид? — спросил у сказителя Сашка. — Я видел огненную корону у тебя на челе, там, в городе. Кто ты?
Между Саидом и Сашкой танцевали языки пламени, отражаясь в глазах обоих.
— А я и есть огонь, — легко и мелодично, как трескучий молодой костер, ответил Саид. — Наполовину чародей и сказитель, наполовину — воплощение огня жизни. Душа его, если хочешь. Я из давнего народа, если тебе это о чем‑то говорит.
— Огонь? — удивился парень. — Но огонь боится воды, а в дождь…
— Ты как дитя, — рассмеялся Саид, обрывая неуверенную человеческую речь. — Не тот огонь, который поддерживают в домашнем очаге, а тот, что в сердце пламенеет, — он коснулся сердца, и друзьям почудилось, что на руке Саида багровыми и красными огнями светятся драгоценные перстни. — Огонь жизни, душа жизни. Как капитан «Астагора» — проклятая душа Моря.
Ветер зашуршал в высоких сосновых верхушках, разгоняя тучи. Возле Эмиля упала зеленая ветка с шишками. Дождь закончился.
— Я смертный, но если что‑то случится со мной, огонь перейдет к другому чародею, достойному быть его воплощением, — грустная улыбка коснулась уст Саида: он рассказывал не все, что знал. — Вы звали меня, прося очистить от мрака. И я вышел к вам в обличье огненного зверя, чтобы осудить. Но не осудил, отступив перед вашей искренностью. А после я нашел вас и в человеческом облике.
Друзья слушали его зачарованно, слабо веря, что этот молодой мужчина мог быть тем созданием, которое чуть не сожгло Жака. Быть тем, в ком потом лишь старый сказитель узнал существо, более могущественное, чем он сам. Они ничего не знали о давнем народе, о нем в столице не рассказывали даже сказки.
Сашка обнял Олексу.
— А я верю тебе, — сказал парень. — Я знал, что ты другой, с самого начала.
— Ты знал, — обычным голосом ответил Саид. — Ибо в тебе есть то, чего нет у большинства нынешних людей. Это сочувствие, настолько сильное, что жизнью собственной рисковать ради других толкает. Сочувствие на многое глаза открывает. Это твоя сила, которая со временем может стать сильнее чародейства.
Саид пел, иногда тряся бубном, чтобы позвякивали колокольчики. Но песни его отличались от сказок их старого побратима. Злые бури поднимались в песне, задевая волнами берег, и на пиратских советах капитаны решали, что будут делать дальше. Оплывали свечи, и падали звезды, позванные, чтобы отвечали на вопросы. А на капитанском мостике зачарованной статуей застыла Химера, расправив сияющие крылья, творя заклятье, от которого стонет все живое. И за ней стояли старый министр и коротко стриженая женщина, которую чародеи и враги называли Марен, а многие Смертью, ибо ее была власть над жизнью и погибелью.