— Ты считаешь, я обманула тебя?
— Разве не так? Вы лишили меня матери. Все эти годы я думал, что вы умерли. В то время, когда я гадал, какая вы были, чем интересовались, мы могли бы быть вместе, знать друг друга. Разве вам не хотелось узнать меня? Неужели вам было безразлично?
— Ах, Стефано, — со вздохом сказала она, и он едва не потерял самообладание, услышав, с какой любовью она произнесла его имя. — Мне хотелось, так сильно хотелось, что временами, казалось, я умру от этого. Разве ты не понимаешь? Я удалила тебя, беспокоясь о твоей судьбе. Но ты всегда был в моем сердце и часто в поле зрения.
— В поле зрения?
— Я наблюдала, как ты, вихляя, ездил на первом велосипеде по площади. Я видела, как в двенадцать лет выиграл медаль по плаванью. Как разрывалось мое сердце, что я не могла обнять тебя в тот момент. — Она посмотрела ему в глаза, так похожие на ее, и подняла руку, чтобы убрать с его лба черный завиток. — Можешь ли ты себе представить, как я мечтала о таком простом поступке, как этот?
Он схватил ее руку и закрыл глаза, чтобы сдержать чувства, кипящие в нем.
— Ты помнишь стихотворение, которое написал, когда тебе было пятнадцать, то, что напечатали в газете? Как я гордилась! Но как ты смущался, когда у тебя брали интервью. Ты волновался, что-то бормотал и был таким застенчивым, что не мог посмотреть журналистке в глаза.
— Откуда вам это известно?.. — Его внезапно осенило. — Вы? Та журналистка с белыми лайковыми перчатками и французской вуалью? И изумрудами… Я думаю, на ней были изумруды.
Она улыбнулась.
— О, Боже, — вздохнул Стефано, — если б я только знал!
— Может быть, нам повезет. Может, у нас еще будет время.
— Я… — Он остановился, чувствуя, как слезы подступили к глазам, чего не случалось с ним с самого детства. — Мама. — Он прижал ее руку к щеке.
В таком положении их застал Витторио. На самом деле он уже несколько минут наблюдал за ними. Чувства, которые всколыхнула в нем эта сцена, были ему не только незнакомы, они были нежеланны. Витторио не нравилось чувство зависти. Когда он заговорил, тон его был более резким, чем обычно.
— Нам нужно ехать, Стефано.
Коломба повернулась к нему и улыбнулась.
— Доброе утро, Витторио.
— У нас долгая дорога, синьора.
— Тебе надо научиться терпению, Витторио. В прошлом году ты был очень нетерпелив с покупательницей, довольно суетливой немкой, которой были нужны канцелярские принадлежности. Своими просьбами она чуть не свела тебя с ума.
Он смотрел на нее с удивлением, пока еле заметная улыбка не выдала его восхищения.
— Вы?
Она утвердительно кивнула и так кокетливо ему улыбнулась, что он не удержался от смеха.
— Кофе, Витторио, — предложила она, когда смех затих.
— Благодарю, синьора. Если драгоценности должны за три дня оказаться в Швейцарии, я должен незамедлительно заняться этим.
— Думаю, ты прав. — Она поднялась и, войдя в комнату, направилась к столику с едой. Она положила в корзинку несколько булочек и пирожных и принесла Витторио. — Возьми по крайней мере это на случай, если проголодаешься в дороге.
— Не слишком ли поздно проявлять материнскую заботу о нас? — спросил Витторио, но в голосе его не было резкости.
— Это, может быть, мой единственный шанс.
Витторио взял корзинку, и она провела их через весь дом и парадную дверь. Витторио сразу же открыл багажник, чтобы удостовериться, что драгоценности упакованы. Они были там, уложенные в простых картонных коробках и прикрытые сверху холщовым мешком.
— Я беспокоюсь о вас, — сказал Стефано, когда Витторио проверял их груз. — Вы говорили, что вам угрожает опасность.
Она улыбнулась.
— Я сказала, что есть люди, которые считают меня опасной женщиной. Но я вставала на ноги чаще, чем ты, Стефано, падал. — Она взяла его руку. — Я увертлива, как старый угорь. И к тому же я предусмотрительно припрятала пару небольших драгоценностей, а также несколько неограненных камней. Они будут соблазнительными аргументами, если мне придется покупать избавление от трудностей. Не волнуйся за меня.
Витторио захлопнул багажник и подошел к ним. Он протянул руку Коломбе.
Вместо того чтобы взять ее, она наклонилась и быстро поцеловала его в обе щеки.
— До свидания, Витторио. Хотя я ненавижу твои политические убеждения, я желаю тебе всего хорошего.
Он неуверенно улыбнулся и, помолчав, сказал:
— И я желаю вам того же. — Потом еще помедлил и добавил: — Мама.
Она повернулась к Стефано, и они долго смотрели в глаза друг другу.
— До свидания, Стефанино, — произнесла она, стискивая руками его щеки. — До свидания, мой сын.
— До свидания, мама, — ответил он и поцеловал ее в щеку. — Я скоро вновь вернусь и увижу тебя, я должен.
— Будем надеяться. А теперь иди!
Он сбежал по ступенькам и сел в машину. Витторио уже нетерпеливо газовал. Когда они повернули на кипарисовую аллею и стали удаляться от дома, Стефано оглянулся и посмотрел в заднее окно. Она все еще стояла на пороге, уменьшающаяся фигурка, одетая в простую юбку и блузку, выглядевшая, однако, как королева. Он не отрывал глаз, пока она не скрылась за поворотом.
Его глаза наполнились слезами, когда он вновь оглянулся, и порыв чувств, неведомых дотоле, охватил его. Он еще увидит ее. Он должен. Ему так много надо узнать у нее. Как она из самых низов смогла подняться так высоко? А когда-нибудь она расскажет ему об отце, хотя он не был уверен, имело ли это значение, кто был его отец. Не наследство дало ему надежду, что он может осуществить свои мечты и посвятить свою жизнь поэзии и приключению. А мать, которая дала ему наследие великой души.
Глава 4
Неаполь. 1886 год
Как обычно в последний год, четырнадцатилетняя Пьетра Манзи проснулась утром все еще во власти ночных кошмаров и кошмара предстоящего дня. «Святая Мария, богородица, — молилась она перед тем, как откинуть одеяло, — избавь меня от этого ада».
Год назад Пьетра думала, что у нее уже больше ничего нельзя отобрать. Все уже ушло — мать, отец, сестры, все умерли от холеры, дом стерт с лица земли, чтобы не дать распространиться болезни, друзья и соседи рассеялись, как простая зола. Ничего не осталось. Когда все ушло, терять нечего, припомнила она слова одного из взрослых, который сказал это, чтобы подбодрить себя после своих собственных потерь.
Но Пьетра узнала, что взрослые были не правы. У нее оставался ее дух, сердце, душа, …а Лена Сакко, казалось, решила взять даже это.
Этим утром, как обычно, Лена сразу же набросилась на нее. Едва только Пьетра поднялась со своего тюфяка около плиты и умылась ледяной водой, которую она принесла из колодца накануне вечером, как занавеска, отделяющая кухню от лавки, была внезапно отдернута.
— Маленькая ленивая девчонка. Ты даже не начала готовить завтрак и еще не почистила печь.
Насупленные брови Лены образовали глубокие складки между ее темных глаз. Ей не было еще и сорока, но злоба, въевшаяся в ее заостренное лицо, делала ее лет на десять старше.
— Извините, синьора, — проговорила Пьетра единственный приемлемый ответ. Любым другим она заработала бы звонкую оплеуху Лениной рукой, на которой красовалось коралловое кольцо, способное порезать. На Пьетре были только ветхие штанишки — единственное, в чем она вынуждена была спать, — и девочка потянулась за платьем. Она ненавидела, когда Лена таращила глаза на ее обнаженное тело, от этого Пьетра чувствовала себя вывалянной в грязи.
Лена схватила ее прежде, чем девочка смогла прикрыться. Она так сильно сжала ей руку, что синяк был обеспечен. Затем она улыбнулась волчьей улыбкой, словно кто-то взял острый резец и раздвинул ей губы, обнажив гнилые зубы.
— Маленькая сучка созревает, — прошипела она, скользя глазами по телу Пьетры. Она прекрасно знала, что мужчины сходят с ума по такому откровенно сексуальному телу, со всеми его изгибами, которых сама Лена никогда не имела. Она протянула руку и провела по свежей коже бедра, гладкой, как алебастр, потом стиснула одну из грудей девочки; они начали наливаться и округляться за последние несколько месяцев. — Как слива, готовая упасть с дерева, а? — произнесла Лена. Она ущипнула сосок, вертя его своими стальными пальцами, и рассмеялась, издав отвратительный звук. Пьетра изо всех сил старалась не проронить ни звука. Любое проявление боли, казалось, только подбадривало ее мучительницу.