Табличка Скаппы взметнулась вверх в ответ на цену, предложенную Марселем.
— Семьдесят тысяч долларов, — объявил аукционист.
Лила дала семьдесят пять. Араб в бурнусе с завернутой в золотистую шаль головой прибавил пять тысяч, Элизабет Тейлор дала восемьдесят пять.
Антонио потерял самообладание.
— Сто тысяч, — прорычал он. Пит подумала, что в его голосе есть нечто безумное. Как только она услышала это, она поняла, что произойдет дальше.
— Сто десять! — прозвучал нетерпеливый голос Андреа, которая продолжила набавлять цену вместо Марселя, желая таким образом свести счеты с отцом оружием чисел, как она и угрожала вчера вечером.
— Сто двадцать! — тотчас же объявил Скаппа.
Один или два претендента подняли цену до ста пятидесяти тысяч, но потом вышли из игры, когда поняли, что вовлечены не просто в борьбу за драгоценность, а в явное недоброжелательное противостояние, которое уже взвинтило стоимость колье сверх всяких разумных границ.
Однако это не испугало Андреа. Решительным, уверенным голосом она назвала сто шестьдесят тысяч.
Война продолжалась. Антонио увеличил цену на двадцать тысяч, чтобы предотвратить предложение в двести тысяч. Андреа, конечно, не осмелится подталкивать его дальше…
Но она отплатила ему, сама назвав цену в двести тысяч.
Антонио почувствовал, как в душе закипает ярость. По милости своей предательницы-дочери он вынужден платить за колье гораздо больше его реальной стоимости. Тридцать лет назад, когда его продал Бурсма, оно не могло принести более двадцати пяти — тридцати тысяч.
Но он не мог позволить себе потерять его.
— Двести сорок тысяч! — взревел Антонио, голос докатился до конца зала, настоящий боевой клич.
— Двести сорок, — спокойно объявил аукционист и перевел взгляд на Андреа.
Она смотрела через весь зал на своего отца. Тело ее напряглось, она подалась вперед, словно собиралась выкрикнуть, но Марсель крепко взял ее за руку и оттянул назад.
— Остановились на двухстах сорока? — спросил аукционист, упорно глядя на Андреа. — Все закончено? Продается за двести сорок тысяч. — Он поднял свой молоток.
В этот миг на губах Антонио появилась улыбка.
Для Андреа это было слишком.
— Двести пятьдесят, — выкрикнула она. Ее голос и свирепый взгляд в его сторону не оставляли сомнений, что это был вызов, которому она осталась полностью верна. Пока идет он, она готова пойти еще дальше.
Даже аукционист, который до этого сохранял спокойствие, казалось, слегка был взволнован, когда вновь перевел взгляд на Антонио.
— Вы, сэр. Цена — четверть миллиона. — Аукционист помедлил.
Антонио вспыхнул, капельки пота блестели на свету. Настала очередь Андреа улыбаться.
— Продается, сэр, — объявил аукционист тихим, почти сочувствующим голосом, усиленным микрофоном.
Посмотрев на Антонио, Пит поняла, что ответа не последует. Как бы ни горька была пилюля, он оценил, что решимость Андреа нанести ему поражение, поддержанная финансовыми возможностями Марселя, сломит любое его усилие.
— Продается раз, два… Продано за двести пятьдесят тысяч долларов.
Зал разразился аплодисментами. Через минуту на экране появилось изображение бриллиантовой тиары.
Антонио Скаппа вскочил и, грубо расталкивая толпу, бросился к выходу. Он пробежал мимо Пит, не взглянув на нее. Когда она изучала его профиль, неподвижно застывший с возмущенным видом, ее опять охватило чувство, что где-то она видела его в прошлом.
Еще она поняла, что у него была какая-то особая причина заговорить с ней вчера вечером помимо простого желания сделать комплимент. Он явно был не тот человек, чтобы утруждать себя подобной учтивостью. Но тогда почему?
Возможно, все это плод ее воображения. Скаппа, несомненно, отличался эксцентричностью, этакий узел противоречий. Он приобрел репутацию одного из самых хитрых дельцов, однако позволил втянуть себя в бессмысленную дуэль, которая взвинтила цену колье гораздо выше того, что он, как благоразумный профессионал, считал нужным заплатить. Конечно, если он положил бы его к себе в хранилище на десять лет, как сделала Дороти Фиск Хейнс, его стоимость увеличилась бы. Но деловые люди должны продавать, а не делать запасы.
Покинув зал, Пит забыла об аукционе. Ей хотелось поскорее упаковать вещи и вернуться домой к человеку, которого она любила.
Улыбка тронула ее губы, когда она проходила по холлу. В каком-то смысле ее неудача с рубином походила странным образом на успех.
Глава 12
Нью-Йорк. Февраль 1978-го
Сотни свечей на алтаре, в подсвечниках вдоль стен освещали мягким янтарным светом епископальную церковь святого Томаса на Пятой авеню и лица собравшихся людей, ожидающих начала церемонии.
Зима всегда была любимым временем года Джессики Уолш. Поэтому, когда пришло время назначить день свадьбы, она упорно стояла на своем и сопротивлялась желанию матери отложить бракосочетание до весны вместо середины февраля. Не было ни весенних, ни летних цветов. Вместо этого по краям алтаря были зимние голые ветки, собранные кверху в виде шатра и мерцающие сотнями крошечных белых огоньков. Ветви сосны и связки падуба, перевязанные красной бархатной лентой, украшали алтарь и концы скамей.
Пронзительно сладкий звук единственного альта поднялся к сводчатому потолку, когда мать невесты, царственную, как королева-мать, в синем бархатном платье от Шанель и бриллиантах, провели к алтарю.
— Боже, сколько там собралось народа? — спросила Джесс, заглядывая из фойе.
— Не волнуйся, — сказала Пит, — когда пойдешь к алтарю, кроме Фернандо, ожидающего тебя, никого там не увидишь.
— Это говорит голос опыта? — спросила Джесс.
— У меня есть свои источники. А теперь постой спокойно. Твоя шляпка съехала набок. — Когда Пит поправляла крошечное сооружение на голове лучшей подруги, разглаживала сзади вуаль, она думала, что Джесс никогда не была такой хорошенькой. Она светилась той особенной красотой, приберегаемой для невест в день их свадьбы, красотой, которую дает счастье любви и возбужденное внимание окружающих. Кеннет уложил ее каштановые волосы мягкими волнами вокруг лица, грим Вей Бэнди прекрасно справился со своей задачей, платье Оскара де ля Ренита — настоящее произведение искусства. Блеск в глазах был ее собственным.
— Готово, — сказала Пит, последний раз одернув вуаль.
— Папочка, я хорошо выгляжу? — спросила Джесс отца, стоящего рядом с ней. Он необычайно хорошо смотрелся в черном смокинге, словно родился в нем, и крахмальной рубашке.
— Изумительно, дорогая, — произнес он, едва взглянув на дочь.
Возможно, впервые в жизни холодность отца не тронула Джесс. Она была слишком счастлива. И знала, что выглядит прекрасно, и без его слов. Платье, которое Пит помогла ей выбрать, было восхитительно. Потребовалась некоторая сила характера, чтобы отвергнуть море алансонских кружев, мили оборок и ярды нижней юбки, которые ее мать упорно навязывала ей. Но наконец более простой и более элегантный стиль Пит одержал верх.
Это было простое платье из бархата цвета слоновой кости, мягкого и чувственного на ощупь, покроя «принцесса», ниспадающее до пола. Низкий вырез открывал бледную кожу Джесс, почти одного цвета с платьем. Ворот, конец шлейфа и широкие свисающие верхние рукава были оторочены белым шелком; туго застегнутые нижние рукава доходили до пальцев. Оно напоминало платье со средневековых гобеленов, и его простота идеально подходила Джесс. На шее у нее была бархотка, на которой висела изысканная драгоценная снежинка, выполненная Пит из мелкого жемчуга, крошечных бриллиантов, расходящихся от центра. Легкая, как пух, шелковая вуаль струилась по спине до самого пола. Джесс выглядела как сказочная Снежная королева.