Лена взглянула на Пьетру, которая занялась раскладыванием коралловых амулетов, думая лишь о том, как бы ей исчезнуть.
— Это она, — продолжила Лена злобным голосом, — она сглазила меня.
Джованни подошел к Пьетре.
— Синьора Гризелли хотела получить сегодня свою коробку для пуговиц. Отнеси ее сейчас, Пьетра, — спокойно сказал он.
Благодарная за возможность скрыться от Лены, Пьетра схватила сверток, взяла с гвоздя шаль и бросилась к двери. Но Лену так просто нельзя было удовлетворить.
— Да, очень хорошо, если ты уйдешь, — пронзительно закричала она. — Но будет лучше, если ты не вернешься.
Пьетра окаменела в дверях, внезапно перепугавшись, что, сделав шаг за порог, она навсегда будет изгнана на улицу.
— Лена! — закричал Сакко, что случалось с ним редко, особенно когда он говорил с женой. — Нам нужна Пьетра. Она… хорошая работница.
— Да, хорошая, навлекая на меня проклятье.
— Сжалься. Она ребенок, в ней нет злобы. Будь с ней добра, и, возможно, святые вознаградят тебя за это. Послезавтра у нее день рождения…
— Ее день рождения? — повторила Лена, глаза ее округлились и стали безумными, когда она повернулась к Пьетре. Держа все еще одной рукой красный коралловый фаллос, она ритмично водила им вверх и вниз между грудями, наступая на девочку. — Вторник — день твоего рождения?
— Да, — тихо произнесла Пьетра, бочком отходя от нее.
— Двадцать шестое апреля? И тебе будет пятнадцать?
Пьетра робко кивнула, уже предчувствуя приближение чего-то ужасного.
— Аааа! — внезапно завопила Лена, безумно схватившись за волосы. — Все правильно! Это проклятье! Двадцать шестое апреля 1871 года. Она родилась в день извержения Везувия. День смерти и разрушения! — Она колола воздух красным фаллосом. Пьетра отпрянула еще дальше назад. — Рожденная, когда пепел сделал землю бесплодной. Точно, как и меня превратила в бесплодную.
— Лена, — убедительно произнес Джованни, стараясь успокоить ее. — Девочка ничего тебе не сделала.
Ее голос перешел в визг:
— Я хочу, чтобы она убралась вон! Я никогда не рожу, пока она здесь!
Джованни посмотрел на Пьетру темными, печальными, извиняющимися глазами. Боясь услышать, что он может сказать, она повернулась и убежала.
Ей вслед раздавался затихающий звук торжествующего гогота Лены.
На углу Пьетра остановилась и перевела дух. Проклятья Лены все еще звенели в ее ушах. Она побрела по порту, не обращая внимания на улюлюканье моряков, шагая по гниющим отбросам рынка, не замечая их.
«Я превращусь в камень, — повторяла она про себя вновь и вновь в литании, которая стала ее личной молитвой. — Камень вынослив. Он тверд, он не сломается. — Она натянула на плечи шаль и плотно обхватила себя руками. — Я Пьетра; я камень». Подобно камню, ее можно отшвырнуть, но она найдет пристанище еще где-нибудь.
Внезапно она вспомнила, что все еще держит в руках сверток, который дал ей Джованни для доставки. Отнести ли ей его назад или выполнить поручение? Конечно, если она послушно выполнит то, о чем ее просили, Джованни оставит ее. И она отправилась доставить пакет по назначению.
Пьетра могла с закрытыми глазами пройти сквозь сутолоку проходов и дворов, узких извилистых улочек, мрачных и сырых, которые составляли беднейшие кварталы Неаполя. Когда ей везло, она, выполняя поручения, проходила мимо больших площадей — наследия того времени, когда Неаполь был столицей королевства двух Сицилий, домом испанских вице-королей и Бурбонов, которые оставили после себя великолепные дворцы.
Однажды вечером она проходила мимо Театро Сан Карло в тот момент, когда поклонники оперы съезжались на спектакль. Она стояла в тени, загипнотизированная видом дам в изысканных туалетах и драгоценностях, мужчин в черном со сдержанными штрихами золота. Как должны ощущать себя люди в такой одежде, такие красивые, настолько богатые, что весь мир только и ждет их приказаний?
Сегодня поручение привело ее в портовый район, пульсирующий энергией, цветом и особенно шумом, сильным шумом и гамом, без которых невозможно представить жизнь в Неаполе. В доме Сакко она всегда чувствовала себя одинокой, изолированной от мира. Но на улицах города Пьетра могла вновь ощутить себя членом счастливой громкоголосой семьи.
Веревки с бельем свисали с каждого балкона, за каждым окном, через каждую улицу, украшая город, словно яркими флагами, весело хлопающими от легкого морского ветерка. Молодая мать выглянула из окна верхнего этажа, чтобы собрать пеленки. Они отражали солнечные лучи вниз, на улицу, куда солнце не проникало, яркая вспышка света быстро исчезла. Снимая белье, женщина переговаривалась с соседкой.
На рыбном рынке Пьетра вдыхала запах рыбы и соли. Скользкие угри, лобан с яркими глазами, осьминог, сверкающий на солнце опаловым отливом, просили обратить на себя внимание.
— Эй, красотка, — позвал ее торговец рыбой. — Не хочет ли молодая красивая девушка красивую рыбу? Мы можем сделать обмен. Моя рыба… за твою девственность. — Он протянул к ней рыбу, но она отмахнулась и поспешила дальше, мимо ослика, нагруженного мешками с каменной солью, и рыбака, чинящего сеть.
Вскоре она очутилась у двери синьоры Гризелли. Женщина поблагодарила ее за сверток, потом пристально посмотрела девочке в лицо и нахмурилась.
— Тебе следует быть осторожной, мое дитя, — таинственно сказала она. — Здешние матросы, не задумываясь, затащат тебя в кусты… — Женщина перекрестилась и закрыла дверь.
Пьетра подумала о замечании синьоры Гризелли, когда возвращалась в лавку. Но вдруг ее мысли прервал голос.
— Эй, красотка, — закричал один из матросов, стоящий в дверях кафе. Когда она повернулась, чтобы взглянуть на него, он схватился за сердце. — Красавица! — завопил он. Она, возможно, была бы польщена похвалой ее красоте, но он испортил впечатление, схватив руками место между ног и непристойно засмеявшись.
Даже в четырнадцать лет Пьетру Манзи, несомненно, уже окружала аура, присутствие которой наполняло собой сам воздух вокруг нее, ореол, излучающий тепло и запах, которые привлекали к ней внимание, Она уже пережила однажды оскорбление, когда шумные уличные неаполитанские мальчишки преследовали ее всю дорогу до дома, как собаки по следу.
Когда несколько месяцев назад у нее пошла кровь, она прибежала к Джемме, опасаясь, что это может быть какой-нибудь запоздалый признак болезни, убившей ее семью. Успокоив ее страхи, Джемма добавила:
— Теперь ты женщина, Пьетра, больше уже не просто девочка. Храни сокровище, которое Господь дал тебе.
— Сокровище? У меня нет…
— У тебя есть твоя чистота — твоя невинность. Тебя не коснулся ни один мужчина, а это и есть сокровище. Девственницей ты желанна мужчине, который разделит с тобой все, что имеет, взамен этой драгоценности. Но если ты слишком быстро отдашь ее человеку, который оставит тебя, тогда ты станешь не лучше самой обыкновенной проститутки среди подонков общества. Поэтому храни свое сокровище, как если бы ты хранила бриллиант, и никому не отдавай его, кроме мужа. — Пьетра поклялась своей тетке, что будет беречь свою «драгоценность», и была полна решимости сдержать клятву.
Дойдя до лавки, она тайком вошла внутрь. Все было тихо. Лена, должно быть, опять ушла на рынок в поисках еды на ужин.
Пьетра заглянула в крошечную мастерскую за прилавком, где Джованни занимался резьбой. Он поднял глаза.
— Не надо так бояться, дитя, — сказал он. — Она успокоилась. Ты можешь остаться.
Перспектива остаться пугала почти так же, как и быть выброшенной на улицу, но Пьетра кивнула. Потом пошла в лавку, как велел Джованни, чтобы обслужить покупателя, который мог зайти так рано.
— Позови меня, если будет кто-то важный, — добавил он.
Пьетра стояла в лавке, обегая глазами полки — черепаховые гребни, рамки для зеркал и фотографий, изящные резные вещицы из коралла. Неужели она все еще осмеливается выбирать подарок? Лучше забыть о своем дне рождения.
Зазвенел колокольчик у двери, и Пьетра, вздрогнув, повернулась к входу. Женщина, стоящая в дверях, была видением, невозмутимо изысканная, в закрытом летнем платье из тончайшего батиста, с узором из зеленых лепестков цветущих фиалок. Темно-пурпурные бархатные ленты украшали корсаж платья и закреплялись сзади в виде небольшого кокетливого турнюра. С зонтика свисали оборки в тон платью. Она была похожа на рисунок из книжки с картинками, даже пахла фиалками.