Ее смущение все усиливалось. Неужели он делает намек, что знает о ее дне рождения, о значении этой даты? Такая возможность одновременно и пугала, и волновала ее. Рука, независимо от нее самой, потянулась и взяла бокал.
Она подождала, пока он пригубит из своего бокала, затем сделала то же самое, осторожно подняв бокал к губам, боясь, что он может в любую минуту разбиться. Вино было прохладное и восхитительное, ничего общего не имеющее с той невыдержанной едкой бурдой, которую ей регулярно давали за столом. Она на мгновение закрыла глаза, чтобы лучше почувствовать его на языке. Когда вновь открыла их, герцог, улыбаясь, смотрел на нее.
— Я вижу, ты знаешь, как почувствовать вкус, Пьетра. Ты знаешь, как наслаждаться своими чувствами.
— Я… я должна идти, — запинаясь, вымолвила она. Пьетра внезапно ощутила, что в его обществе она будто задыхается. Она вспомнила рыбу, которую вытаскивали из лодок, все еще живую и бьющуюся на причале. Она не могла больше здесь находиться, как и рыба жить без воды. Она здесь чужая.
Но герцог продолжал улыбаться.
— Неужели здесь так ужасно, Пьетра, что ты не можешь дождаться момента, чтобы уйти?
— О нет, — быстро ответила она. — Здесь красиво.
— А ты видела только малую часть. Если ты останешься со мной, гораздо больше увидишь… испробуешь… узнаешь.
Мгновение она молчала, размышляя. Потом необъяснимо, как и выброс из жерла Везувия, вырвался вопрос:
— Почему? Почему вас интересует, что я увижу, попробую, узнаю?
Пьетра закрыла рот рукой, поразившись своей смелости, но герцог одобрительно кивнул.
— Посмотри вокруг себя, Пьетра. Ты говоришь, что здесь красиво. Всю жизнь я хотел окружать себя красивыми вещами. Но без мастерства и заботы немногое может быть красивым. Зеркало… стекло когда-то было песком на берегу; золото его рамы было затеряно в груде темной земли… пока они не превратились в произведение искусства. Мне нравится выявлять красоту. Мне бы хотелось показать и твою.
— Зачем? — не смогла она удержаться от вопроса.
— Потому что мне нечего больше делать.
Она помедлила, а потом пошла к двери. По-прежнему рыба без воды, думала она.
Но он быстро настиг ее, схватил за руку и привлек к себе.
— Я знаю, ты считаешь, что из тебя не может получиться ничего другого, чем то, что ты есть сейчас… — Он резко толкнул ее к зеркалу и заставил взглянуть на себя. — Ты можешь видеть, что видят другие? Или твоя красота скрыта от твоих глаз туманом нищеты, невежества и безнадежности? Ты прелестна, дитя. Чудо. В тот миг, как только я увидел тебя, я понял, что могу создать из тебя шедевр.
Пьетра неопределенно покачала головой. В зеркале она увидела только грязное лицо, взлохмаченные волосы. Ногти на руках по-прежнему черные, как смола.
— Ваша светлость, пожалуйста, пожалейте меня. Не вбивайте в мою голову мечты, которые никогда не сбудутся.
— Но я имел в виду все то, что сказал. Взгляни…
Опустив руку в карман, он вытащил тусклый серый камень величиной с голубиное яйцо и протянул ей, как раньше вино. Всего лишь камень. На этот раз она взяла его, не задавая вопроса, позволив ему положить его ей на ладонь.
— Все, что ты можешь сейчас видеть, — сказал он тихим, мягким, как шелк, голосом, — это простой и непримечательный камень. Но в нем спрятано чудо, ожидающее художника с необходимыми инструментами и знаниями, чтобы выявить его. Однажды человек изучит камень. Сделает точные измерения, применит знания физики, математики и феномен света. У него должны быть храбрость и терпение. Но когда у него все будет сделано, когда он проявит все свое искусство на камне, результат… Что ж, позволь мне показать тебе результат.
Быстро двигаясь, словно, как показалось Пьетре, танцуя, он направился к шкафчику, стоящему между двух окон, украшенных роскошными занавесями, и взял из ящика бархатный мешочек. С быстротой волшебника он смахнул необработанный камень и перевернул мешочек вверх дном на пустую ладонь. Из него выпал ослепительный алмаз, бриллиантовой огранки, вспыхнувший на солнце, которое лилось сквозь окна, превращая его лучи в радугу на ее лице.
Взгляд широко раскрытых глаз Пьетры замер на камне. Он увлек ее в свои чарующие глубины, опутал паутиной своего света. Она чувствовала, что своим блеском он может опалить ей кожу.
— У бриллианта лишь одна цель, — продолжил герцог ласковым голосом, — быть красивым, доставлять удовольствие. Тебе это нравится?
— О, да, — как молитву, тихо произнесла она. — Да.
— Ты похожа на необработанный алмаз, Пьетра. Я вижу в тебе такое совершенство. Ему нужен только подходящий художник, чтобы выявить красоту и заставить сиять. Я могу это сделать.
Ошеломленная, она перевела взгляд от сверкающего алмаза на его сверкающие глаза.
— Как?
— Обучая тебя красоте и наслаждению. Наслаждению, которое женщина может дать мужчине — и получить в ответ от него. Это форма искусства, возможно, величайшая из всех. Ты создана для любви, Пьетра. Я вижу это, если ты еще не в состоянии понять. Я могу превратить тебя в величайшего художника любви всего Неаполя, всей Италии. — Он наблюдал за ней по мере того, как она впитывала слова, как ее взгляд метался между ним и бриллиантом. Наконец он добавил: — Если ты отдашь себя в мои руки, станешь моей ученицей и позволишь научить тебя любить и быть любимой, бриллиант будет принадлежать тебе.
Она мысленно вспоминала, что говорила ей тетя Джемма. У нее есть свое собственное сокровище. Стоит ли менять его на то, которое предлагает герцог?
Выражение его лица, его напряженность напугали ее. Рука медленно потянулась, пока не оказалась над его рукой, потом она уронила бриллиант обратно в его ладонь. Без этого блеска ее руке стало холодно. Когда пальцы герцога сомкнулись, день словно погас.
— Уже очень поздно, — пробормотала она. — Я должна идти.
— Да, малышка, иди. А когда надумаешь, возвращайся. — Он опустил бриллиант в карман. Она повернулась и пошла к дверям. — И еще, Пьетра, когда ты вернешься ко мне, ты можешь войти через парадную дверь дворца.
Говорят, что Неаполь — город дворцов и церквей. Покинув первый, Пьетра побежала во второй, Джезу Нуово в Спакке, церковь своего детства. Внутри было сумрачно, прохладно и тихо. Служба недавно закончилась, в воздухе все еще чувствовался сильный запах ладана. Она направилась прямо к статуе девы Марии, зажгла свечу и упала на колени.
— Пресвятая дева Мария… — начала она, потом остановилась, неуверенная в молитве. Что она хочет? Ищет ли она смелость, чтобы отвергнуть соблазны герцога, или смелость, чтобы принять их? — Пошли мне знак, — молила она.
Ей послышался голос, но не богородицы. Эхом отозвались слова Джеммы. «Невинность — это драгоценность… более дорогая». Она пыталась представить свою невинность как сверкающую звезду. Она смотрела в пламя свечи и воображала, что это свет сокровища, предназначенного только для мужа.
Но единственное, что она могла разглядеть мысленным взором, был бриллиант, сверкающий ярче, чем невинность, более острый, чем боль, и вечный, как солнце. Каким пустым и безжизненным казалось ей свое собственное сокровище. Ей хотелось поверить, что герцог сможет отыскать подобную красоту в ней, как и те люди, которые находят бриллиант в невзрачном камне.
Но даже если ему это удастся, стоит ли терять ради этого свою душу?
Стена рядом со статуей девы Марии была покрыта маленькими серебряными ручками, ножками, сердцами в благодарность за исцеление от болезней. «За услышанные молитвы», — было начертано на ней.
— Почему ты никогда не слышишь мои молитвы? — плакала Пьетра, колотя кулаком по деревянной ограде.
Голова упала на руки. Новая мысль медленно проникала в сознание. Может быть, предложение герцога и есть ответ на ее молитвы? Стать чем-то большим, учиться, жить среди красоты, а не в нищете и отчаянии. Может, это и есть путь обретения своей души?
Свеча мерцала, пламя уменьшилось, почти исчезло. В танцующих тенях губы девы Марии, казалось, зашевелились. «У тебя есть одна вещь, более драгоценная, чем бриллиант. Не расставайся с ней так просто».