Выдержав паузу, я сказал Любаше, что вход надо искать в озере. Я уже говорил ей это полчаса назад, но видимо тогда она не восприняла мой слова серьёзно. Теперь она ухватилась за них, как утопающий за соломинку. И сразу встал вопрос ребром: кто полезет в воду? Одеты мы были явно не для подводного плавания. Однако если на Любаше было моё любимое платье цвета свежей сирени, на мне клетчатая рубашка, джинсы и кроссовки, то Шурик походил на манекен из витрины дорогого магазина: костюм от Кардена, галстук от Моники Белучи и ботинки от Карло Пазолини. Наряд для ресторана или театра, но никак не для ныряния.
Мы немного посовещались. Мы — это я и Любаша. После совещания её кандидатура отпала тотчас, как ни как женщина, слабое существо и всё такое прочее. Я, как мозг предприятия, тоже не подходил на эту роль (мало ли что ещё придёт мне в голову, а я утонул!), поэтому лезть пришлось Шурику. С нашим решением он был категорически не согласен, но против пистолета не попрёшь, так что пришлось ему раздеваться. Любаша отвернулась, дабы не смущать его, но смутить Шурика в данный момент было сложно, ибо от обиды и злости он походил на варёного рака и ничего кроме собственного огорчения не видел.
Ладно, не повезло, значит, не повезло. Спорить с тем, у кого сила, всё одно, что спорить с самодуром начальником — эмоций много, а толку чуть, проще рапорт на увольнение написать. Зато вода оказалась тёплая, так что в какой-то степени ему повезло, не замёрзнет.
Бормоча ругательства, Шурик залез в озеро и вдоль склона поплыл к острию мыса. Плыть ему пришлось метров пятнадцать, делал он это каким-то странным баттерфляем, с брызгами и стонами. Брызги попадали ему в рот, отчего ему приходилось постоянно трясти головой и отфыркиваться, словно больной тюлень. Наконец он остановился и обратил на нас очень грустный взор. Что-то среднее между взглядом побитой собаки и расстроенной коровы…
— Ныряй! И попробуй только вынырнуть без разрешения! — потребовала Любаша, ничуть не поддаваясь жалости. А с чего ей жалеть Шурика? Утонет он и утонет. Она же обещала его пристрелить. Так какая разница, если результат тот же?
Шурик сделал глубокий вдох и нырнул. Если честно, то лично мне было очень жаль его. Всё-таки он привнёс много полезного в дело спасения Любаши и совсем не заслуживал подобного обхождения. Однако я проявил малодушие и ничего не стал говорить Любаше, хотя должен был. На душе у меня заскребли кошки. Если Шурик назад не вынырнет, то грех этот будет на моей совести…
Мне повезло, Шурик вынырнул. Примерно через минуту. Ещё минуту он пытался отдышаться, потом замахал нам рукой.
— Нашёл чего-нибудь? — строго спросила Любаша.
— Не-е… — долетело до нас.
— Тогда чего руками машешь? Ныряй обратно!
Шурик нырнул.
— Зря ты с ним так, — осторожно произнёс я, решившись всё же встать на защиту главы местной мафии. — Он здорово помог мне…
— И что теперь? По головке его гладить? — резко ответила Любаша. — До сорока лет дожил, а ума не набрался. Появись у этого Шурика возможность, он тебя вместе с кроссовками съест.
— А тебя?
— Подавится!
И мной подавиться, хотел сказать я, но не сказал. Хотя может и не подавится… Не, не может. По сути, он парень неплохой, просто в детстве не в те игрушки играл. Ему бы в песочнице ковыряться, а он пьяных дяденек по подъездам чистил. А вот если бы знали мы меру в вине, то и таких шуриков было бы меньше. Эх, родители!..
Нам с Шуриком опять повезло — Шурик вынырнул. На этот раз руками он не махал, а быстро поплыл к берегу. Любаша нетерпеливо стучала туфелькой по земле и смотрела на него как кошка на крысу.
— Ну?! — гневно выкрикнула Любаша, едва он выполз на сушу.
Шурик молчал, оттягивая момент истины, но по его сияющим глазам я понял — нашёл! Значит, не даром я свой хлеб кушал.
— Есть проход, — наконец сказал он. — Метра два под водой, уходит под курган. Без аквалангов там делать нечего.
Любаша закусила губу, готовая вот-вот расплакаться. Аквалангов у нас не было. Она посмотрела на меня, словно прося о помощи, но я не господь бог, я из воздуха акваланги не сделаю. Честно говоря, я и из чего другого их не сделаю, я вообще не умею делать акваланги. Однако Любаша этого не знала или не желала знать и продолжала сверлить меня своими нежными голубыми глазками.