Далее в тексте повествуется о поисках Даму скорбящими матерью и сестрой[83]. Мать Даму вспоминает тот страшный день, когда за ним явились посланцы из подземного мира:
Я — мать, родившая (его)!
Будь проклят тот день, тот день,
будь проклята ночь!
Я — мать того юноши!
Будь проклят тот день, тот день,
будь проклята ночь!
Тот день, что занялся для (единственной) моей опоры,
что занялся для юноши, моего Даму,
если б тот день зачеркнуть, если б могла я
забыть его!
Та ночь, что должна была преградить
путь тому дню,
когда наглые посланцы предо мной предстали,
тот день лишил меня сына...
лишил меня сына, моего Даму...
Идя по дороге, она спрашивает, где ее сын:
Я, мать юноши, побреду
от одних тростников к другим;
я, мать господина, побреду
от одних тростников к другим,
чтобы кто-нибудь мне показал, (где) мой кормилец,
чтобы кто-нибудь мне показал, где мой кормилец,
отнятый от меня[84].
Но заросли тростника ничем не могут ее утешить:
Корова, не склоняйся к теленку,
поверни голову ко мне!
Посланец судьи не отдаст тебе
твоего сына,
правитель не отдаст его тебе;
господин, убивший его, не отдаст
его тебе[85].
Плач матери продолжается:
От меня, скорбящей женщины — горе! — чего хотел
судья от меня?
Судья правителя,
чего он хотел от меня?
В Нгирсу на берегу Евфрата,
чего он хотел от меня?
Он разнял мне бедра, отнял у меня мужа,
он развел мне колени, отнял у меня сына!
Горе (тому) судье, чего он хотел от меня?[86]
Она намерена требовать возмещения:
У ворот судьи я буду стоять,
принесу ему мои слезы,
у ворот судьи я буду ходить
скорбным шагом;
«Горе юноше», — скажу в печали.
«Я — мать, родившая его, а он уведен
как вол»,—горячо я воскликну.
И когда я выскажу жалобу, что он скажет
мне в ответ?
Когда я принесу (ему) мои слезы, что
скажет он мне в ответ на жалобу?
Когда я наполню (его двор) причитаниями,
что он скажет в ответ на жалобу?[87]
Наконец ей становится понятно, что ее сына нет ни на земле, ни на небе; он находится в подземном царстве — искать его надо там. Бесполезно загробное предостережение самого Даму, мрачно напоминающего о воде и пище, которые, согласно обычаю, помещают в могилу вместе с покойником:
О ты, мать, давшая жизнь,
как могла ты есть эту пищу,
как могла ты пить эту воду?
О мать юноши,
как могла ты есть эту пищу,
как могла ты пить эту воду?
Вид у этой пищи скверный,
как могла ты есть эту пищу?
Вид у этой воды скверный,
как могла ты пить эту воду?
Ту пищу, что ем я со вчерашнего дня,
ты, моя мать, не должн а есть!
Ту воду, что сам я пью,
ты, моя мать, не должна пить![88]
Однако мать Даму непреклонна в достижении цели:
Если так нужно, о мальчик, дай мне пройти с тобой
по дороге, откуда нет возврата.
Горе мальчику! Мальчик мой Даму!
Она идет, идет
к груди холмов (смерти).
День убывает, день убывает;
идет к холмам, (все еще) освещенным,
к нему, лежащему в крови и воде,
спящему господину;
к нему, не ведающему целительных омовений,
к «Дороге, которая Губит Того, кто Идет по Ней»[89].
И вот она идет через пустыню, тщетно призывая сына:
Я — не тот, кто может ответить моей матери,
зовущей меня в пустыне,
пробуждающей плачем эхо в пустыне,
где нет ей ответа.
Я — не трава
и не могу вырасти (вновь) для нее;
я — не вода
и не могу подняться (вновь) для нее;
я — не трава, пробивающаяся в пустыне;
я — не новая поросль, пробивающаяся в пустыне[90].
По дороге сестра и мать Даму делают остановки; смысл отдельных плачей понятен лишь отчасти. В некоторых литаниях перечисляются могилы, в которых покоятся Даму и его различные проявления, среди которых — все умершие цари Третьей династии Ура и позднейших династий. К концу сочинения мы теряем из виду мать Даму; в подземном мире его обнаруживает сестра. Даму трогательно приветствует ее:
О сестра моя, что должна быть и матерью для меня,
о Амагештинна, что должна быть и матерью для меня,
слезы я лью, как ребенок,
рыданья, как ребенок, обращаю к тебе![91]
Ответ Амагештинны, в котором используются особые формы обращения, напоминает, что за человеческим обликом скрывается нуминозная сила растительности:
вернуться
OECT. VI, pl. 15, К 5208, rev. 3—11.
вернуться
TCL. VI, no. 54, rev. 1—6. Ср. частичный дубликат: LKU, no. II.
вернуться
TCL. VI, no. 54, 12—17 и дубликат: Macmillan К. D. - BA V 5, no. XXXIV.
вернуться
ASKT, no. 16 obv. 13—14 и дубликат: Frank. - ZA (1931), с. 86.
вернуться
ASKT, no. 16, rev. 1—16 и дубликат: Frank. — ZA (1931), с. 86 и К 4954 (неопубликованная копия Ф. Гирса).
вернуться
К 4954 obv. 1—12. Неопубликованная копия Ф. Гирса.
вернуться
SK, no. 26, iv. 1—7 — относящийся по времени к Старовавилонскому периоду. Текст был сильно искажен в традиционной передаче, и многое в нем было неверно понято и превратно истолковано. Позднейшую версию (первое тысячелетие) в том виде, в каком она дана в: IV R2 pl. 30 no. 2, стк. 11—31, можно пересказать (опуская длинный каталог эпитетов и титулов в стк. 12—20 и включая две следующие за ним строки) следующим образом:
Если так надо, пусть мой (юный) мальчик идет по дороге, откуда не возвращаются!
............................................
Он шел, он шел к гребню холмов (смерти) с утра до ночи, с утра до ночи, к стране своих мертвых; полный скорби об этом дне, он упал, скорби о (тебе), Месяц, что он завершил благополучно твой год, скорби о (тебе), Дорога, приведшая к концу твой народ, скорби о печальных возгласах над господином — (юным) смельчаком, идущим вдаль, в неизведанную область.
вернуться
SK, no. 26, vi. 14'—20' и его дубликаты. PRAK. 11 pl. 44 D 41 стк. 10'—17'.