— Купи мне бутыль минералки, — серьезно попросил он. — Все равно с тебя причитается… И встань где-нибудь в тихом дворике.
Когда они нашли такой дворик, Скорята одолел полбутылки, и взгляд его немного прояснился.
— Ну, сочинение твое напечатали? — спросил, отрыгая воздух.
— Пока завернули, — признался Андрей и вкратце передал разговор со Стрижаком.
— А что, молодец, — похвалил шефа однополчанин и еще больше протрезвел. — Антисемитизм — хорошая форма отказа.
— Такое подозрение, что он материала-то и не читал.
— Нет, он читал, и очень внимательно. Ну, ладно, об этом потом… Новость первая: по материалам проверки возбуждено уголовное дело. Этот плутоватый старый еврей умер насильственной смертью.
— Положено говорить — лицо еврейской национальности, — поправил Хортов. — Хотя он русский…
— Вот я и говорю, этому старому… лицу брызнули в глаз каким-то препаратом, и у него через несколько минут случился гипертонический криз и последующий инсульт… А ты почему не подпрыгиваешь?
— Ремень мешает, — Андрей показал привязной ремень. — Сейчас расстегну.
— Нет, погоди, в чем дело? Этого полкана из ФСБ видел?
— Другого полкана, — он показал визитку. — Знаешь такого?
— Такой еще не попадался…
— Так вот он автор этой версии. Только непонятно, если судмедэкспертиза уже установила причину смерти и покойного схоронили, откуда такие данные? Эксгумация, что ли?
— Ничего подобного! Гражданин Кацнельсон, урожденный Соплин, спокойно спит в земле сырой. Но по какому-то странному стечению обстоятельств при вскрытии и исследовании трупа в секционном зале оказалось… скажем так, светило медицинской науки. И писать о нем ни в коем случае нельзя.
— Я и не собираюсь…
— Ему пришло в голову исследовать глазную жидкость, потому как в крови подобное вещество разлагается в течение сорока минут. А в этой жидкости препарат будто законсервировался. Правда, анализ долго делали, но зато не кролика — слона родили.
— Если ему пришло в голову, значит, это светило занимается… аналогичными препаратами?
— Логика правильная, но нам туда лучше не соваться. Главное, установили причину смерти. И еще, что зелье это не отечественного производства.
— Значит, отечественное все-таки имеется!
— Андрюха, мы же договорились!
— Ну, понял… Вот наделали вам работы!
— В том-то и дело, что нет! — засмеялся Скорята. — Пронесло!.. И это новость вторая — сегодня дело запросила… служба охраны президента. И твой информатор из ФСБ тоже его может лишиться.
— Они что там, занимаются убийствами?
— Сказать честно, никто толком не знает, чем они там занимаются.
— Даже вы?
— И спецпрокуратура в том числе.
Хортов ощущал два отрицающих друг друга чувства — неясный, щемящий страх и неуемную, детскую радость.
— Леша, ты на меня не обидишься? — спросил он.
— С чего ради? — Скорята отпаивался минералкой, как травленый таракан.
— Извини, но я знаю, за что убили Кацнельсона и почему дело отобрали.
— Ну?..
— Старика убили и выгребли из тайника под обоями ценные бумаги. Немецкого происхождения, двадцатых годов.
Глаза у Скоряты стали тяжелыми и водянистыми.
— Андрюха, если ты так будешь себя вести… Ничего больше не получишь. Ты не меня даже подставишь, а моего человека! Если уже не подставил… Мы договаривались — только открытая информация. И строго дозированная.
— А это что? Закрытая?
— Не имеет значения.
— Но ты же мне не говорил о ценных бумагах! Тогда откуда я знаю про них?
— Откуда?
Хортов вновь показал визитку.
— Отсюда.
На сей раз Скорята тщательно переписал с карточки все данные, однако потом махнул рукой.
— Наплевать… Дело уйдет от нас. Пусть там чешутся, а с меня как с гуся вода… Но ты все равно об этом ни строчки, понял?
— И не собираюсь, Леша, — примирительно сказал Хортов. — Мог бы не предупреждать.
— А почему это вдруг? Дело-то интересное, особенно для бульварной газеты, в которую ты нанялся.
— Но-но, осторожнее!
— Нет, а что ты писать не хочешь? Сейчас вся пресса смакует таинственные убийства, ограбления, налеты…
— Знаешь, здесь уже идет чистый детектив, а это мне не интересно.
— Врешь! Ой, врешь!
— Не хочу смаковать криминальные истории, политические разборки, секретные операции. Что-нибудь про жизнь, про тайны и страсти человеческие. Первый материал о судьбе Кацнельсона — это как раз то, что надо. Но Стрижак оказался не то чтобы трусливым…
— Стрижак оказался законопослушным и сообразительным парнем, — перебил его Скорята. — И хозяин газеты тоже. А вот третья новость, Андрюха, самая неприятная: твой опус про смерть старого… лица публикации не подлежит. Меня предупредили, понимаешь? В приватной беседе… Ни в каком виде. И я тебе информации о нем не давал.
— Я получил ее от Кужелева. Он сидит крепко и ничего не боится.
— И вообще, я чую… Что-то происходит неприятное, шевеление какое-то, игра в жмурки… Лучше об этой истории ни слова.
— А господин Бизин ждет не только первую, но уже и вторую. Иначе ему тоже чем-нибудь в глаз набрызгают. Большие деньги предлагал…
— Обойдешься…
— И сын Кацнельсона ждет публикацию, — вспомнил Хортов. — Хочет вернуть национальность и главное — фамилию.
— Ничего, и он обойдется! А этот адвокат еще нас с тобой переживет.
Хортов отобрал бутылку и допил остатки воды.
— Это, значит, вы шефа настропалили?
— Не важно…
— А кто меня кормить будет? Ты?
— Жена не даст помереть голодной смертью. На бээмвухе катаешься…
— Ну, поскольку информацию об акциях я добыл сам, без всякой помощи, то имею моральное право позаниматься ими. — Андрей глянул на затосковавшего однополчанина. — Или пришьете разглашение тайн и измену Родине?
— Ты же не любитель криминала.
— Мой журналистский нюх подсказывает, здесь не только криминал. Откуда у старого партийца и простого советского служащего ценные бумаги из Германии? Несколько состояний спрятано под обоями!
— Ладно тебе, нюх. Будто я не знаю… Запомни: Кацнельсон — фигура непростая. Они там все были непростые, с двойным или тройным дном. Не зря Иосиф Виссарионович прихлопнул эту бесконтрольную контору.
— Пусть даже у ответственного работника Коминтерна. Откуда? — настаивал Хортов. — Адвокат заливал что-то, мол, с помойки домой натаскал… Врет, как сивый мерин!
— Тебе бы нюх другое что подсказал…
— Или нельзя думать на эту тему? И у нас в государстве опять цензура?
— У тебя должен быть внутренний цензор, — серьезно заметил Скорята. — Как ангел-хранитель. Чтоб глазки не закапали. Говорю тебе по одной причине. Потом скажут, не уберегли молодого талантливого… Ладно, купи мне бутылку водки и отвези домой. С сегодняшнего дня я в отпуске, но без отпускных, потому что временно отстранили и служебную проверку затеяли. Подозревают в разглашении служебной тайны. Но вот пусть умоются! Я же бывший взводный, а у нас есть свой метод защиты…
Страсть к бродяжничеству у Андрея появилась очень рано, почти одновременно со страстью к живописи. Возможно, потому, что он родился в поезде. Отца переводили из одной части в другую, и первое время вместо кроватки он спал в чемодане. Пятилетним ушел из военного городка в Красноярском крае и пропал на четыре дня. Искали его всем гарнизоном, на вертолетах и нашли в тайге, в сорока километрах от ближайшего жилья. Тогда все думали, что он просто заплутал, но он убегал от солдат, когда его обнаружили, и не давался в руки по причине обостренного чувства и детского страха. Правда, так никто не мог объяснить странной способности ребенка к ориентации в пространстве: четверо суток Андрей двигался строго на север.
Сам он помнил этот побег смутно, вернее, его обстоятельства и детали — где ночевал, что ел, но зато отчетливо и всю жизнь помнил причину, почему ушел, и тут родители никак не хотели ему верить. Отец был военным — когда-то остался на сверхсрочную, потом закончил офицерские курсы и кое-как выслужился до капитана. Он очень гордился этим, любил форму, хромовые сапоги, оружие, всюду таскал за собой сына, учил ходить строевым, стрелять, ползать — короче, готовил его к службе, в результате привил отвращение к ней. В пять лет Андрей еще не понимал, что такое ненависть, не умел выразить своих чувств, а просто от однообразной, типичной жизни слишком рано ощутил тоску и неприятие окружающего мира. Когда родители уходили на службу (мама служила в финчасти), он забирался под казенный диван в казенной квартире и плакал, не осознавая причины.