Тут я пришел в себя. Выкрикивая план операции для Джорджа и Герцога, я подхватил несколько сачков. Мы выскочили на площадку, готовые бежать в трех разных направлениях. Но не пробежали и десяти шагов, как все переменилось. За нами по пятам мчалась пара визжащих шимпанзе и насмерть перепуганная белка.
Казалось, все живое взбесилось. Шестью концентрическими кругами представители высшего отряда приматов, если не считать несчастную белочку, разбегались от центра площадки со всевозрастающей скоростью. И как ни странно, круги чередовались: преследуемые акунакуна, галаго и мы были разделены мчавшимися по кругу яростными преследователями.
Мы сообразили, что большинство наших животных каким-то образом вырвалось на свободу, и я принял решение: лемуров оставить на милость персонала, нам самим срочно ловить шимпанзе и белку. Поэтому я завопил: «Стой!» — и мы окружили наших возбужденных и ярых преследователей. К несчастью, этот крик донесся не только до персонала, который тоже остановился, но и еще дальше, до намчи. Акунакуна, убегавшие без особой поспешности, мгновенно это поняли. Они к тому времени образовали круг диаметром с четверть мили.
Вот ужас так ужас!
Мы гнались за обезьянами, те мчались спасаться в свои клетки, персонал несся нам на помощь, намчи повернули вспять, и акунакуна стали снова стягивать кольцо. Хотите верьте, хотите нет, но эта живая модель вселенной разбегалась и сбегалась два с половиной раза, пока ее концентричность не нарушилась. А когда это случилось, настал конец света и вавилонское столпотворение.
И во всем была виновата чертова белка. Ей надоело кидаться то взад то вперед, и она решила бежать напрямик. Нас она миновала без труда — нас было слишком мало, и в лице нашего персонала она не встретила серьезного препятствия, а вот свалка, которую устроили намчи с галаго, едва ее не погубила. Уворачиваясь от жадных рук, она в конце концов вырвалась на свободу и нырнула в толпу акунакуна. Поднялся адский переполох. На белку навалилась куча мала из голых человеческих тел, и я уже решил, что белка пропала, во всяком случае как коллекционный экземпляр, но она чудом проскочила свалку навылет и бросилась в ближайший лес — только мы ее и видели.
Теперь суматоха достигла высшего накала. Все метались и сновали вокруг, деревенская площадь превратилась в настоящий калейдоскоп. Нас учили, что молекулы газа, находясь в постоянном возбуждении, сталкиваются между собой миллиарды раз в секунду, — хотел бы я, чтобы физики оценили и наши скромные усилия. Вопили все, а громче всех — шимпанзе; кое-кто из молодежи, вообразив, что это какой-то европейский танец джу-джу, принялся бешено колотить в барабаны.
Но галаго не сдавались. Оказалось, что эти типично древесные животные чувствуют себя на земле как дома и прыгают так же, как лягушки и кенгуру. Если бы люди сразу остановились, гапаго перестали бы метаться, отступив на несколько ярдов, но, чем быстрее за ними гонялись, тем шустрее зверьки уворачивались. Несколько из них даже пробежали через дом, а один промчался по столу, разметав во все стороны бумаги и стаканы с чаем.
Постепенно их переловили поодиночке и водворили в надежные клетки. Видимо, расшаталась передняя стенка общей клетки, хотя до сих пор остается тайной, как им удалось убежать сразу всем одновременно. Много часов спустя я узнал, что Герцог с завидным присутствием духа мирно сидел за небольшим кустиком у самой двери дома и деловито снимал каждого галаго, мелькавшего мимо него. Кадры оказались превосходными, и все детали, которые нам так хотелось видеть, получились как нельзя лучше.
Население дуплистых стволов
В лагере не оставалось ни души. В кои-то веки в полуденной тишине я устроился попить некрепкого чайку и поразмышлять о вечности. Это было исключительное событие, едва ли не один-единственный раз за все наше пребывание в Западной Африке мне представилась такая возможность. Из лагеря все разбрелись кто куда. Наши «снабженцы» во главе с Джорджем — министром пищевой промышленности и общественного благосостояния — отправились в базовый лагерь, Деле расставлял новую линию ловушек подальше от лагеря, а препараторы, распростершись ничком на земле под деревьями, делали вид, что собирают пауков и многоножек, а сами явно наслаждались полуденной сиестой. Наконец водонос убыл «хоронить бабушку», иными словами, на свидание к своей девушке. Вся наша живность притихла, дожидаясь сумерек, а животных в лесу вообще не было слышно, словно их там и нет.
На маленькую полянку лился неистощимый, почти осязаемый поток солнечных лучей. Громадные деревья безмолвно застыли вокруг. В нерушимой тишине мне едва ли не чудилось, что я слышу, как они дышат. Я пребывал в состоянии полного согласия с миром, насколько это вообще в человеческих возможностях,, наслаждался ласкающим жаром солнца, красотой леса и полным одиночеством.
Так я пролежал, не двигаясь, больше часа, подставляя каждый кусочек своего тела солнечному теплу, отрешившись от всех мыслей, разве что иногда мысленно кивал головой в знак согласия с населением тропических зон: правильно, что они поселились именно тут. Когда приближаешься к состоянию райского блаженства на земле, все чувства, должно быть, начинают отключаться, поэтому в мой мозг с большим опозданием проникло сознание, что в неподвижном воздухе разносится какой-то приглушенный шум. Стоило приподнять голову, как он обрывался; собственно говоря, я и обратил на него внимание именно из-за того, что он прекращался.
Странное свойство звука меня озадачило — после того, как я убедился, что он мне не почудился. Я лениво пытался найти разгадку, перебирая в уме возможные источники подобного шума. Но в голову приходили только причины, никак не совместимые с природой тропического леса. То до меня доносился будто отдаленный бой барабанов, но слишком неровный для полной иллюзии, то глухое гудение, словно глубоко под землей шумела многолюдная толпа на политическом митинге.
Ага! Вот это точно: под землей. Я прижался ухом к мягкой земле — звук стал немного глуше. Меня все больше разбирало нетерпение: надо же разгадать, что это за странное явление. Приложив к ушам ладони, сложенные чашечкой, я стал поворачиваться во все стороны, как живой звукоуловитель. Никаких динамиков здесь быть не могло, а звук, казалось, несся со всех сторон. Я даже вскочил и принялся ходить по поляне — абсолютно безрезультатно.
. Не знаю, сможете ли вы себе представить, до какого бессильного бешенства все это меня довело? В лесу полно загадочных звуков, но обычно все-таки удается отыскать их источник. Правда, часто оказывается, что вы ошиблись, зато вас, по крайней мере до вечера, не мучает неразгаданный вопрос. А этот звук, назойливый, еле слышный, прерывистый, явно не поддавался определению. Выбившись из сил, я снова плюхнулся на свою подстилку, собираясь продолжить процедуру облучения ультрафиолетовыми лучами, и, поборов раздражение, устроился поудобнее, положив голову на толстый плоский корень, выпиравший из земли.
В тот же миг таинственный звук загремел в ушах, как целый оркестр. На смену неопределенному бормотанию пришли другие звуки: царапанье, шорохи, тонкое-претонкое потрескивание и совершенно непонятного происхождения шум — будто сажа валится вниз по трубе. Это было настолько неожиданно и необычно, что я сам не заметил, как оказался в сидячем положении.
Потом я распростерся на земле, лаская корень кончиками пальцев, прижимаясь к нему ушами и носом — частенько звук лучше осязаешь или вынюхиваешь, чем слышишь, — таковы уж свойства наших органов чувств. Убедившись, что нашел несомненный передатчик звука, я принялся ползать вокруг, пытаясь обнаружить его источник, а это не так просто, как может показаться на первый взгляд. Деревья высотой в две сотни футов, растущие в стране ураганов, должны крепко держаться за землю, а там, где слой почвы тонок, корни могут простираться на громадные расстояния. Мой корень как раз уходил вертикально вниз. Пришлось полчаса копать, не жалея сил, пока я не дошел до его изгиба и не сообразил, в каком направлении двигаться дальше. Но и после этого предстояло отыскать нужное дерево примерно среди тридцати лесных гигантов, поэтому я решил приступить к систематическому обследованию всех деревьев при помощи «друга траппера».