Оставшаяся часть спектакля была разыграна с минимальным применением силы: пока «владелец» опознавал «свои вещи», мне заломили руки. Никого, естественно, не удивило, что он уверенно объявил найденное своей пропавшей собственностью. Суд рассмотрел улики и пришел к заключению, что кто-то взял вещи и спрятал их, чтобы потом продать, и тот, в чьей койке их обнаружили, и является виновным в краже. Всякий раз, когда я пытался что-нибудь сказать, мою руку заламывали сильнее.
— Вам всем известно наказание за воровство, — торжественно произнес председатель суда. Он с важным видом взглянул на меня. — Если вы хотите что-нибудь сказать — говорите.
— Я уверен, что все это дело с кражей подстроено, — сказал я. — Но, пожалуй, мне лучше признаться, что рано утром я прокрался сюда и запрятал все в укромном месте, потому что даже представить себе не мог, что вы окажетесь такими ловкими ребятами и найдете укромное место, которое я так хитро выбрал.
Главный палач слегка опешил, но не забыл объявить, что дело окончено. Он приказал мне одеться, потом меня окружили и вывели на темную улицу. Но вместо того, чтобы ударить меня по голове, они отвели меня в столовую и потребовали неприкосновенный запас продовольствия на пять дней и галлон воды. Пища и вода были оплачены оставшимися у меня кредитками; как это ни смешно, но их как раз хватило на то, чтобы все оплатить.
Потом они повели меня к машине, возможно той самой, на которой нас сюда привезли. Я сидел на полу, стараясь уберечься от тряски и ударов. Мы ехали около получаса, этого времени было достаточно, чтобы покрыть около тридцати миль и промерзнуть до костей. Наконец машина резко остановилась и мотор затих. Задние двери открылись, и мне велели вылезти. Что я и сделал, спрыгнув в мягкий песок, от которого, несмотря на холодную ночь, еще шло дневное тепло. Один из тех двоих, которые отдавали приказы, махнул рукой в темноту и сказал:
— Главная Станция — там.
Другой сказал:
— Пошел.
Я прошел примерно пятьдесят футов, когда заревели турбины. Обернувшись я увидел, как от меня удаляются огни машины. Я остался один во всей огромной пустыне.
— Все правильно, — громко сказал я. — Жертве дан шанс. До пищи и воды всего несколько сот миль. Кто знает? Может быть, я выберусь.
Сутки на планете Розовый Ад длились примерно двадцать девять часов, а в дневные часы температура в долинах достигала ста тридцати градусов по Фаренгейту. Солнце село примерно часа два назад, значит, мой эпический переход начинается двенадцатичасовой ночью.
Если я пойду со скоростью три мили в час, то к восходу стану ближе к спасению на тридцать шесть миль.
Однако эта мысль не воодушевляла меня. Зыбучий песок осыпался под ногами. Мешок был тяжелым. Очень скоро я понял, что те несколько недель, которые я проработал на шахте, не прибавили мне сил и выносливости, которые я потерял за три месяца вынужденного безделья и голода.
Я переключил температурный контроль костюма на уровень выше, но теплее не стало. Краткий осмотр показал, что энергоблок отсутствует. Все было сделано по плану: они не убивали меня в буквальном смысле, но и не помогали выжить. Как ни странно, это открытие не расстроило меня. Я постараюсь сделать все, что смогу. Замерзну так замерзну. Если сломаю ногу, поползу на коленях. Раз они хотят, чтобы я погиб, я выживу им назло. По звездам я сообразил, куда двигаться, и пошел.
Уже через несколько минут во рту у меня пересохло, появился привкус мела. Через час заболели ноги, легкие жгло, а мозг бился в черепной коробке, будто старался найти выход. Но выхода не было. Я оказался на самом дне ловушки, в которую начал проваливаться с того самого момента, когда коммодор Грейсон вызвал меня к себе и сделал весьма прозрачный намек, которого было бы вполне достаточно для того, чтобы любой нормальный офицер понял, куда дует ветер…
Такой мудрый взгляд на давно прошедшие события стал доступен мне только теперь.
Предположим, разговор с коммодором был предупреждением или даже его призывом о помощи? Предположим, что каким-то способом, непонятным мне до сих пор, он пытался мне что-то сказать? Что-то, чего я не понял, а не поняв, пошел в противоположном направлении. Предположим, что Грейсон неверно истолковал мое непонимание, неверно истолковал мои действия? Полагая, что я знаю, где Пол, мне намекнули, что «Тиран» собирается менять стоянку. В таком случае он мог считать мои действия прямым свидетельством связи с хетениками, и это объясняло ледяной взгляд, который Грейсон бросил на меня, когда я заявил о мятеже. Впрочем, даже этого обвинения было достаточно, чтобы любой уважающий себя командир почувствовал себя оскорбленным.
Я понял, что упал, когда стал выплевывать пыль. Я дал себе передохнуть, сделал несколько глотков воды, встал на ноющие от усталости ноги и двинулся дальше. Я попытался восстановить ход прерванных мыслей, но не мог, это оказалось слишком трудным, слишком сложным. Да это было и неважно. Важно продолжать идти. Сначала поставить одну ногу, потом другую, шаг за шагом, превозмогая боль от лямок, боль в ногах, жжение в горле. Передвижение пешком не должно быть таким трудным, не должно. В конце концов, миллионы лет человек передвигается пешком. Для человека ходить пешком должно быть так же естественно и легко, как для рыбы — плавать. Я думал о рыбах, холодных и зеленых, покрытых чешуей, легко скользящих в глубокой и спокойной воде, греющихся на отмелях, бессмысленно глядящих на свою вселенную. Вот что было бы настоящим счастьем: жить и быть здоровым, удовлетворять потребности в еде и общении и умереть спокойно, без осложнений, которые являются следствием избыточной конвульсивной деятельности нескольких унций серого вещества. Никогда не испытывать страха, потому что страх предполагает предвкушение, ожидание. Никогда не сожалеть, потому что если нет памяти, нет и прошлого. Никогда не желать недостижимого, никогда не мучиться вопросами, никогда не терять надежду.
Я вновь лежал лицом вниз. У меня было ощущение, что я пролежал так довольно долго. Мне показалось, что в пути я потерял что-то ценное. Я стал обшаривать песок, но не нашел ничего, кроме пыли, мела и гальки. И тогда я понял, что потерял не какую-то безделушку, купленную за несколько кредитов на распродаже. Во время своих приключений я растерял юность, здоровье и надежду на будущее. То есть те самые богатства, которыми мы так недолго владеем в начале жизни, а потом вдруг теряем сразу и навсегда. Я потерял их немного раньше, чем хотелось бы.
Лежать здесь, уткнувшись лицом в землю, и ждать, когда остановится сердце, показалось мне более мерзким, чем встать и идти туда, куда я не мог прийти. А там, даже если бы я добрался туда, было так же пустынно и голо, как в камере, высеченной в скале темницы, которой был весь мир.
Итак, я напряг ноги и встал, сделал шаг, потом другой. И пошел.
Как только первые слабые лучи восходящего солнца осветили небо, я увидел гряду утесов. Ослепительно засияли самые высокие вершины. Казалось, солнечный свет горящей полосой стекал вниз по гладкой поверхности разлома. Вдруг жар опалил мне спину.
Человек, даже очень здоровый человек, не выдержал бы и часа под палящим солнцем Розового Мира. Тот же самый древний инстинкт, который не позволял мне прервать ночной переход, заставил меня проковылять к убежищу в виде неглубокой лощины, которая пересекала равнину.
Там было если и не очень удобно, то во всяком случае прохладнее. Я позволил себе еще несколько глотков воды, прикинув, что запаса хватит максимум дня на два. И тогда я задумался, что лучше: выпить столько, сколько хочется, и тем самым ускорить приближение смерти, или уменьшить потребление воды и продлить мучения еще на полдня или больше. Я остановился на первом варианте, но с удивлением обнаружил, что вместо обычных четырех глотков сделал только два. Очевидно, подсознание собиралось бороться до конца.