Удивительно, с какой силой распространялось это учение, одновременно самое терпимое и нетерпимое из христианских доктрин. Главная причина — в чистой и святой жизни самих катаров, которая слишком явно отличалась от образа жизни католических священнослужителей.
То, что катаризм особенно широко распространился на юге Франции, объясняется тем, что здесь он развивался на родной почве и романцам мифы и аллегории катаров были ближе, чем проповеди невежественных и часто не слишком добродетельных священников{24}.
Не будем забывать, что дуализм катаров резко контрастировал со страхом перед дьяволом средневековой Церкви. Хорошо известно, как удручающе представления о чертях влияли на душевный покой человека Средневековья. В Римской Церкви Антихрист — враг Господа, ему принадлежит ад, огромное воинство и дьявольская власть над душами. По сравнению с католическим страхом дьявола, который отметил целое тысячелетие печатью уныния, в представлениях катаров о Люцибеле было что-то умиротворяющее. Люцифер — всего лишь непокорный, зловредный, изолгавшийся ангел, олицетворение мира, каким он был и есть. Если человечество отыщет путь возвращения к Духу, власть князя мира сего, по еретическим верованиям, будет сломлена. Тогда ему не останется ничего другого, как смиренно и покаянно вернуться на небеса.
Учение катаров обросло мифологической мишурой. Что же остается? Остается знаменитая Кантова тетрада…
Первое: сосуществование в человеке доброго и злого.
Второе: борьба доброго и злого за власть над человеком.
Третье: победа доброго над злым, начало Царства Божия.
Четвертое: разделение истины и лжи под влиянием доброго начала.
Итак, мы видим, что романская поэзия и философия были единым целым.
Романская Церковь Любви состояла из «совершенных» (perfecti) и «верующих» (credentes, или imperfecti){25}. К «верующим» не относились строгие правила, по которым жили «совершенные». Они могли распоряжаться собой, как желали, — жениться, торговать, воевать, писать любовные песни, словом, жить, как жили тогда все люди. Имя Catharus (чистый) давалось лишь тем, кто после долгого испытательного срока особым священнодействием, «утешением» (consolamentum), о котором мы поговорим позже, был посвящен в эзотерические тайны Церкви Любви.
Подобно друидам, катары жили в лесах и пещерах, проводя почти все время в богослужениях. Стол, покрытый белой тканью, служил алтарем. На нем лежал Новый Завет на провансальском наречии, открытый на первой главе Евангелия от Иоанна: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог».
Служба отличалась такой же простотой. Она начиналась чтением мест из Нового Завета. Потом следовало «благословение». Присутствующие на службе «верующие» складывали руки, опускались на колени, трижды кланялись и говорили «совершенным»:
— Благословите нас.
В третий раз они прибавляли:
— Молите Бога за нас, грешных, чтобы сделал нас добрыми христианами и привел к благой кончине.
«Совершенные» каждый раз протягивали руки для благословения и отвечали:
— Diaus vos benesiga (Да благословит вас Бог! Да сделает вас добрыми христианами и приведет вас к благой кончине).
В Германии, где было много катаров, «верующие» просили благословения рифмованной прозой:
— Да не умру я никогда, да заслужу от вас, чтобы кончина моя была благой.
«Совершенные» отвечали:
— Да будешь ты добрым человеком.
После благословения все читали вслух «Отче наш» — единственную молитву, признаваемую в Церкви Любви. Вместо «Хлеб наш насущный даждь нам днесь» они говорили: «Хлеб наш духовный…», потому что просьбу о хлебе считали недопустимой. Хотя их просьба о хлебе духовном была созвучна латинской Библии (Vulgata), где в Евангелии (Мф. 6:2) говорится: «Panem nostrum supersubstantialem (сверхсущный) da nobis hodie», Рим обвинял их в искажении этого места.
Перед каждой трапезой, где присутствовал «совершенный», происходило торжественное преломление хлеба{26}. Перед тем как сесть за стол, читали «Отче наш» и получали благословение катара. Потом старший из них, если их было несколько, брал хлеб, благословлял и разламывал со словами: