Кнэф выругался, надеясь, что кровь никто не заметил. Он приставил девушку к стене и наклонился за свёртком, лежавшим в шаге от верёвки, которой воспользовалась незнакомка.
Разрыдавшись, та закрыла лицо руками, выдавила сквозь всхлипы:
– Это я… я должна была убить Глора… Я так долго этого ждала…
Сердце Кнэфа кольнуло. Он стоял, наклонившись, почти касаясь кончиками грязных пальцев брони. В зелёных глазах заплясали изумрудные искры.
– Почему? – сипло спросил он.
Девушка не ответила. Кнэф выпрямился и внимательно её оглядел. Ухватив край чадры, стал обтирать кровавые руки, мокрое лицо. Девушка брыкалась, но он действовал так резко, так легко причинял ей боль, что она затихла, испуганно глядя на него снизу вверх.
– Пошли. – Кнэф поднял броню и, схватив медлившую девушку за плечо, потянул её из подворотни.
На низкое крыльцо таверны поднималась женщина с корзинкой. Кнэф прибавил шаг, стремясь скорее уйти. Девушка, которую он от волнения слишком сильно тянул вверх, поднялась на цыпочки и семенила рядом.
Когда они заворачивали на соседнюю улицу, за их спинами раздался истошный вопль, а за ним крик:
– Убили! Глора убили!
Кнэф побежал, волоча за собой девушку.
***
Вернувшиеся после отгулов слуги носились по дому, наводя порядок и развешивая гирлянды цветов.
Бера стояла на галерее возле своей комнаты и, облокотившись на перила, наблюдала, как двое молодых слуг прикручивают цветочную арку к выемке сакрария.
Чувствовала себя Бера престранно. Она опустила взгляд на записку в своей руке.
Винный погреб, куда она спускалась с таким трепетом и ожиданием страшного, показался ей нетронутым. Свидетельством их визита была только одна из полок с бутылками: каждая заполненная ячейка была подписана, но семь ярлыков обозначали отсутствующие бутылки.
Вместо вина лежала записка от Кнэфа, в витиеватых выражениях извинявшегося за то, что он вынудил Беру покуситься на бесценную коллекцию её отца.
Это письмо странно подействовало на Беру. Со случившимся она не примирилась, но это проявление заботы её изумило. Она и подумать не могла, что Кнэфу есть какое-то дело до того, что отец на неё разозлится.
Записку Бера забрала из страха, что родители удумают её с Кнэфом сосватать, но оставила на случай, если гнев отца будет слишком велик. Она ещё раз перечитала удивительно ровно и аккуратно написанные слова. Бера считала, что принцы только диктуют письма секретарям, и почерк у Кнэфа от недостатка опыта должен быть кривым.
Она не знала, как к этой записке относиться: в Стражериуме она пресекала любые проявления снисходительности, предупредительности и прочих присущих общению мужчин с женщинами вещей, а эта забота Кнэфа напоминала поблажку: по мнению Беры, если бы Кнэф проредил погреб отца своего приятеля-мужчины, он не стал бы извиняться перед его отцом. По внутренним правилам Беры она должна оскорбиться, ведь Кнэф посчитал её неспособной справиться с проблемой самостоятельно, вступился за неё, как мужчина за женщину.
Устраивать шум из ничего Бере тоже не хотелось: вдруг Кнэф поступил бы так и с приятелем-мужчиной? Кто их знает, этих южан такеметцев.
«Как всё это сложно!» – Бера тряхнула головой и вернулась в свою разгромленную комнату. Помедлив, принялась за уборку, стараясь не думать о Кнэфе. Но невольно продолжала гадать: он так отписался бы в любом случае или заступился за неё, потому что она девушка?
***
Не снимая капюшона с приметных рыжих волос, Кнэф сидел у решётчатого окна, выходившего на границу с нижним городом. Туда только что прошёл небольшой отряд дружинников солнца.
«Значит, об убийстве заявили», – мрачно констатировал Кнэф и покосился на свою спутницу, потерянно смотревшую в стол.
В таверне было всего несколько человек, но обслуживали всех медленно. Высокая подавальщица принесла им по тарелке с печёными овощами и кружки с сидром.
В животе Кнэфа заурчало, он поморщился и осторожно подцепил деревянной ложкой тёмные куски земного клубня.
– Рассказывай, – велел он и откусил.