- И у меня сомнение...
- Да?
- Заметьте-поражены растущие части: края, где происходят деления клеток. Значит, действие этого губительного внешнего фактора было избирательным, - оно было направлено на размножающиеся клетки. Это могла быть только лучистая энергия... И я думаю, - не слишком ли интенсивно естественное освещение? Ведь утром и вечером мы снимаем затемнение, а день сейчас стал значительно длиннее, чем в мае, когда мы ставили первые опыты...
Смолин сжал в раздумье подбородок и не отводил глаз от пораженного признаками смерти растения.
- Надо проверить, - сказал он. - А как обстояло дело с температурой?
- Ни разу не опускалась ниже двадцати...
Смолин резко повернулся на каблуках.
-Во всяком случае,-сказал он с горькой усмешкой, - мы констатировали факт несомненной гибели самой перспективной из выведенных нами форм. Предстоит новый, тяжелый, кропотливый труд... Идемте наверх, обсудим, что делать дальше.
Смолин вышел из комнаты. Но когда Петров повернул выключатель и комната погрузилась в глубокий полумрак, профессор неожиданно вернулся и прикрыл за собой дверь.
- Скажите, Петров, вы уверены, что в аквариальную никто, кроме вас, не заходил?
- Кто же кроме меня?.. Я и Ольга Федоровна, - больше никто сюда не заходит...
Не договорив, он замолчал, пораженный пришедшей в голову мыслью. Молчал и Смолин, остановив на нем неподвижный взгляд. Мерцал голубоватый свет, окрашивая их лица в мертвенные, неестественные тона.
- Неужели... Калашник? - нарушил, наконец, молчание Петров.
Лицо Смолина продолжало оставаться неподвижным. Он все смотрел на Петрова, уже не видя его, распаляемый вспыхнувшим чувством досады. Кулаки его сжались.
- Ну, если.. - начал было он, раздувая ноздри, но сейчас же спохватился. - Да нет, легче всего свалить вину на противника, благо к этому есть какие-то основания.
Он нахмурил брови и опять погрузился в раздумье.
- Черт его знает! - сказал он, наконец, с досадой.-Принесла его нелегкая в такой момент!
- А по-моему - это он! - убежденно заявил Петров.
Смолин невесело засмеялся и покачал головой.
- Не могу поверить этому. Нет не могу. - И закончил уже обычным своим тoном:-Ну, Петров, начнем все сначала!
Глава 15
ПРИЧИНЫ НЕУДАЧ
Катастрофа с культурой гигантской филлофоры была каплей, переполнившей чашу. Тягостное ощущение упорной неудачи овладело Смолиным. Мрачный, подавленный, он заперся в своем кабинете. Да, положение стало совершенно ясным. Решение поставленной перед ним задачи снова отодвинулось в туманную, неопределенную даль. И, если его спросят, что делать дальше, - ему сказать нечего.
"Во мне или вне меня причины этих неудач?" - спрашивал он себя, устремив неподвижный взгляд в бархатную черноту ночи за раскрытым окном.
Перед ним одна за другой проходили эти неудачи. Бесплодные поиски золотой водоросли у берегов Крыма и Кавказа. Нелепая смерть сотрудника в момент, когда тому удалось, повидимому, сделать какое-то важное открытие. Необъяснимая гибель выведенной с таким огромным трудом золотоносной расы филлофоры.
Да, причина каждой из неудач, отдельно взятая, была вне Смолина. Но все они вместе имели одно общее основание, и это основание он ощущал в себе самом. Это было увлечение Валерией Радецкой.
Смолин знал, что ее отец, Павел Федорович Радецкий, был уроженцем Крыма, покинул родные края еще до первой мировой войны и почти всю творческую жизнь провел в Румынии. Репатриировался он после Великой Отечественной войны, когда Валерии было уже шестнадцать лет. Зарубежное воспитание наложило отпечаток на ее характер, вкусы и симпатии. В них было много странного, необъяснимого, раздражающего.
Она с большим интересом относилась к его исследованиям. Повидимому, любила его слушать. И вместе с тем иногда совершенно неожиданным вопросом показывала, что в науке ее интересует совсем не то, что волнует самого Смолина.
- Скажите, - спросила она его однажды, прерывая на полуфразе, - как вы относитесь к славе?
- К славе?.. - переспросил недоуменно Смолин. - Очевидно, так же, как каждый советский ученый. Слава, то есть почет и уважение народа, конечно, приятная вещь..
- Нет, я не об этом. - Она покачала головой и улыбнулась не то мечтательно, не то с сожалением о его недогадливости. - Я говорю не о такой славе... Представьте себе, что вас знают и любят все люди. Ваше появление приводит в возбуждение миллионы. Люди отталкивают друг друга, чтобы посмотреть на вас, побыть около вас, слышать ваш голос. Вы воплощаете в себе самое лучшее, самое дорогое для каждого из этих миллионов.
- Ну, слава в нашей профессии в такой форме никогда не проявляется, ответил Смолин.
- Такую славу приносит работа в кино, - сказала задумчиво Валерия.
- Скажите, - спросила она его в другой раз. - Если бы вам предложили провести исследование в какой-нибудь другой стране,причем это исследование имело бы огромное значение для мировой науки и... и могло бы быть осуществимо только в той стране... вы не отказались бы?
Смолин развел руками.
- Не представляю себе исследования, которое нельзя было бы провести в нашей стране, но если бы и было такое, согласиться на работу за границей, в капиталистической стране,-для советского ученого равносильно измене родине.
- Ну, а если бы была перспектива какого-то открытия, благодетельного для всего человечества?
- В одних руках оно может быть благодетельным, в других окажется источником наживы и злоупотребления. В капиталистических государствах понятие о благе человечества имеет весьма условное значение.
Валерия не возражала. Она думала о чем-то своем. Ее тонкие брови сдвинулись.
- А если бы это касалось искусства? - спросила она тоном, в котором Смолину почудилось легкое возбуждение.
- Вы говорите о показе достижений советского искусства за рубежом? Для этого, насколько я знаю, советским артистам препятствий нет, но если бы речь шла, например, о привлечении советских артистов к буржуазному искусству, то...
- Это тоже измена родине? - иронически спросила Валерия.
- Да, - твердо ответил Смолин.
Но больше всего Смолина раздражало отношение Валерии к ее неизменному спутнику - Васильеву. Этот высокий, плечистый, светловолосый молодой человек с первой встречи не понравился Смолину.
- Знакомьтесь, Васильев, - представила Валерия Смолину своего спутника. - Мой товарищ по профессии.
- Всего лишь скромный сценарист, - улыбнулся Васильев, показывая белые, ровные зубы.
Он почтительно пожал руку Смолину, сказал что-то о своем интересе к биологии, о каких-то задуманных им научно-популярных фильмах, посвященных биогеохимии. Смолин слушал рассеянно, ответил что-то невпопад, волнуемый мыслью об отношении Валерии к этому человеку. Чутье говорило Смолину, что Васильева связывают с Валерией не только профессиональные интересы. И Смолина бесило, что это вызывает в нем ничем не оправданную неприязнь к незнакомому человеку.
При последующих встречах он пытался переломить в себе это чувство, сам вступал с Васильевым в разговоры, вежливо слушал его беседы с Валерией, но неприязнь росла, превращалась в отвращение, сдерживать которое стоило Смолину больших усилий.
Что за человек был Васильев? Из разговоров при встречах выяснилось, что он "выполняет поручения" какой-то кинофабрики хроникально-документальных фильмов. В Крыму Васильев "собирал материалы" для киносценария на тему "Новый Крым" или что-то в этом роде.
Смолин долго пытался и не мог понять, что привлекало Валерию в этом человеке. Красота? Статная фигура? Приятное лицо? Он не верил, что такую женщину, как Радецкая, могли пленить только внешние данные, которыми, впрочем, Васильев от природы был наделен довольно щедро. Ум? Ясность мысли? Талант? Ну, уж этих качеств Смолин никак не мог признать за своим соперником. Суждения Васильева отличались поразительной банальностью, граничащей даже с пошлостью. Все яйления жизни он рассматривал только с точки зрения успеха. Он вспоминал о новой книге, - и она оказывалась блестящим произведением, если книгу читали, если о ней много говорили, если она, по его мнению, имела успех. Он называл новый фильм, - и как бы его не расценивали знатоки киноискусства, фильм становился, по оценке Васильева, неудачным, если он не собирал зрителей, если о нем не было восторженных отзывов, если он, по мнению Васильева, не имел успеха. Нет, эти суждения не обнаруживали глубокого ума у Васильева. Тогда что же, что привлекало в нем Валерию Радецкую?!