Они лежат на кровати. Кровать огромная, покрыта шкурами, на таком ложе она бы затерялась, ощутила свою ничтожность, однако с ним постель не казалась ей безбрежной. Когда он лег на нее, Грейс, напуганная жаром его тела, вдруг с изумлением поняла, что они обнажены. Ниал почти раздавил ее своим весом, но ей было приятно снова почувствовать на себе тяжесть мужского тела, силу мужских рук, обнимающих ее, мужской запах, вкус мужских губ.
Она провела ладонью по его спине, ощутив упругость напряженных мышц. Тело и черная грива волос были влажными от пота, запах казался грубым, диким, но эта дикость нравилась ей, доставляла удовольствие, она хотела получить все, что Ниал мог дать.
Потом он вошел в нее, и Грейс закричала во сне от невыносимого наслаждения.
Ее растревожил оргазм. Сначала она лежала переполненная сладостным ощущением, глубоко дыша и чувствуя, как утихает содрогание. «Ниал должен оставить меня в покое», — сонно думала Грейс, потому что он не замедлил ритма, и томление внизу ее живота не ослабевало. Она хотела повернуться в его объятиях, протянула руку…
Никого.
Моментально проснувшись, Грейс села, обвела безумным взглядом темную пустую комнату, потом в ужасе стиснула зубы, чтобы подавить вопль ярости, отчаяния, неистового отторжения случившегося.
Она ненавидела себя, ненавидела свое глупое тело, стремящееся к удовольствию. Как она посмела мечтать о Ниале, как посмела допустить, чтобы он овладел ею? Он не Форд. Только Форд мог касаться ее, заниматься с ней любовью, она раздевалась только для Форда, любила только Форда, а спустя два месяца после его смерти уже мечтает о другом, об умершем человеке и даже получает сексуальное удовольствие во сне.
Она предала Форда. И не имеет значения, что это случилось только в ее воображении. Предательство всегда остается предательством. Она должна была мечтать о Форде, который умер, защищая ее.
Но если бы ей так приснился муж… она бы тут же сошла с ума. Смерть Форда и Бранена оставила в ее душе рану, начинавшую болеть и кровоточить при малейшем прикосновении. Она и над материалами о Черном Ниале работала, чтобы отвлечься, подсознательно заполняя этим свои мысли даже во сне.
Будь проклято ненасытное тело! Днем Грейс казалось, что ее чувственность умерла вместе с Фордом, она больше не испытывала ни нежности, ни возбуждения, ни желаний. Однако во сне тело опять напоминало ей, как она любила заниматься любовью с Фордом, любила все запахи и звуки, все ласки, которые заставляли ее выгибаться дутой и стонать от удовольствия. Если он уезжал на раскопки, Грейс мучилась от сексуальной неудовлетворенности до его возвращения. Форд каждый раз входил с усмешкой, зная, что пять минут спустя они непременно окажутся в спальне.
Грейс обхватила руками колени, уставившись в пустоту. Может, теперь, когда спало возбуждение, она поймет, как случилось, что она позволила себе мечтать о Ниале. Такого больше не повторится, лучше думать перед сном не о переводах, а о Сойере. Это намного безопаснее, поскольку она не считает его неотразимым, помня о том зле, которое скрывается за красивой внешностью. Она попытается найти способ ему отомстить во что бы то ни стало.
Она желает не просто его смерти, она хочет свершения правосудия, хочет, чтобы весь мир узнал о нем правду, узнал, ради чего Перриш убил двух замечательных людей. А если в правосудии ей будет отказано, она сама позаботится о возмездии.
Наконец Грейс легла, но заснуть боялась, хотя понимала, что должна выспаться: ее рабочий день начинается в семь утра, к тому же уборка дома — весьма нелегкий труд. Ей необходимо выспаться, не забыть поесть, а еще… Господи, ей нужны Форд и Брайен, нужна прежняя жизнь.
Лежа в одинокой постели, она глядела на уходящую ночь и думала о том, как использовать материалы против Сойера.
Ниал вырвал себя из сна, перевернулся на спину и, отбросив покрывало, недоуменно глядел, как изливается на постель его семя. Такого с ним не случалось с тринадцатилетнего возраста, даже в те времена, когда он, будучи монахом, целых восемь лет воздерживался от плотских утех.
Ему снилась женщина, снилось, что он глубоко вспахивает ее лоно. Но откуда этот сон, если всего несколькими часами раньше он забавлялся с Джейн, вдовой, укрывшейся в Крег-Дью и за соломенный тюфяк показывавшей свое искусство на кухне?
К тому же ему снилась не Джейн или какая-нибудь другая женщина, которую он знал. Хотя в темноте он не видел ее лица, она казалась знакомой. И была такой хрупкой, что возникало желание оберегать ее. Тем не менее она не хотела нежности — прижималась к нему горячим, бесстыдным телом, а ее страсть не уступала его собственной. Бедра раскрылись ему навстречу, и едва он вошел в нее, она вскрикнула, тут же начав содрогаться от удовольствия, чем настолько воспламенила его, что он ответил ей с небывалой дотоле страстью, но вдруг проснулся в пустой постели, с пустыми объятиями и в бешеном возбуждении.
Схватив кремень, Ниал зажег свечу и пошел к очагу, чтобы помешать тлеющие угли. Он был голым, однако его разгоряченное тело не чувствовало холода, его плоть оставалась твердой и почти болела от внутреннего напряжения. Ниал так живо ощущал присутствие незнакомки, словно только что оторвался от нее.
Она пахла… свежестью. Чистотой и свежестью. Не дурманящей сладостью цветочных духов, а чем-то легким, дразнящим, чуть-чуть мускусным, свидетельствующим о ее возбуждении.
О, это был замечательный сон, несмотря на жалкие последствия. Ниал смеялся редко, но сейчас, видя свою восставшую плоть, не смог удержаться. Женщина из сна возбуждала его больше, чем любая настоящая, а он имел их предостаточно. Если бы за обладание этой женщиной наяву от него потребовали жизнь, он без колебаний убил бы себя.
Тяжесть в паху усилилась, и улыбка Ниала превратилась в веселую ухмылку, какой никто из его людей никогда не видел. Он посмеивался над собственной глупостью, над испытанным наслаждением, пусть даже нереальным.
В очаге появились маленькие язычки пламени. Ниал бросил туда большой чурбан, надел рубашку, обвязал вокруг бедер плед, закинул концы на плечи, сунул ноги в мягкие кожаные башмаки. Он никогда не ходил безоружным даже в собственном замке, поэтому маленький кинжал скользнул в башмак, большой оказался на поясе, а рядом с ним поместился меч. Услышав стук в дверь, Ниал сдвинул черные брови. Раз его осмелились побеспокоить в такое время, значит, что-то случилось.
— Входи, — рыкнул он.
Дверь открылась, и капитан ночной стражи Эйлиг Вишерт просунул в комнату свою уродливую голову.
— Рейдеры, — коротко доложил он по-шотландски.
Эйлиг принадлежал к клану Кейтов, а большинство жителей южной Шотландии в отличие от горцев не пользуются гэльским.
— Откуда?
— С востока. Похоже на Хея.
— Поднимай людей, — приказал Ниал, выходя из комнаты.
Видимо, капитан прав. Многие годы Хуве Хей ненавидел вероотступников из Крег-Дью, контролировавших большую территорию, которую он заранее считал военной добычей и даже заявил об этих притязаниях королю. В один из своих визитов Роберт уже предупреждал брата об опасности, но тот не нуждался в предупреждениях, ибо всегда был чрезвычайно осторожен.
Не полагаясь на других, Ниал удостоверился, что лошади готовы, а затем пошел на кухню за провизией для себя и воинов. Там уже поставили в печь хлеб к вечерней трапезе, над огнем булькал огромный горшок с кашей.
Ниал взял ломоть черствого вчерашнего хлеба, обмакнул его в эль и, проглотив кусок, стал отдавать приказания. Джейн с остальными служанками набивала мешки овсом для лошадей, укладывала в сумки караваи, сыр, копченую рыбу.
Когда Ниал вышел во двор замка, освещенный факелами, там царила суматоха. Солдаты выводили лошадей, забирали сумки с провизией, готовились к предстоящему бою. Повсюду толпились окрестные фермеры, укрывшиеся в Крег-Дью, лежали раненые, какая-то старуха пыталась укрыть их в безопасном месте, где им могли оказать помощь. Мужчины ругались или ворчали, испуганные женщины бегали в поисках своих мужей и ребятишек, дети жались к матерям, а потерявшиеся громко плакали.
Это война. Ниал видел подобные картины много раз, поэтому его дух был закален. Он направился к старухе, явному предводителю в толпе, и отвел ее в сторону.