Но одно дело — принять решение, совсем другое — его реализовать. Хорошо Ягоде: у него пол Москвы родственников, и все при жилье — как-нибудь приютят. А бедному Деревянко ехать некуда. Родительский дом в уральской деревушке Муторна, где он рос, уже давно стоит заколоченный. Там в конце пятидесятых случился радиоактивный выброс в каком-то НИИ, о чем общественность, как тогда было принято, не проинформировали, и народ в округе, сам не зная от чего, год за годом стал потихоньку вымирать. И весь бы вымер, но подоспевшая гласность сделала факт заражения достоянием общественности. Выжившие бросились разъезжаться кто куда, а родителям Деревянко, опять-таки, ехать было некуда. Тут Владимиру пришло время идти в армию. Он отслужил два года на границе и остался на сверхсрочную, потому что возвращаться домой ему даже и в голову не пришло, тем более что в войсках предлагали сразу и работу, и жилье. Деревянко написал родителям, что скоро заберет их к себе, но не успел. Похороны прошли с интервалом в месяц — не пришлось даже возвращаться на службу, после чего Владимир заколотил старенький сруб и уехал навсегда. К тому времени он уже женился, обзавелся сыном и везти его на радиоактивную помойку не собирался. Добровольно поехать туда жить согласился бы только сумасшедший.
Но, с другой стороны, прапорщик понимал, что купить в России хоть какое-никакое жилье ему не под силу. Все, что он имел в активе — зарплату, эквивалентную ста двадцати долларам, казенную двухкомнатную квартиру в стареньком деревянном доме, жену с жидким «конским хвостиком» на черной аптечной резинке, да двоих детей, которым некуда идти в школу. То есть никаких реальных ценностей. Не продавать же жену в рабство. Да за нее много и не дадут… Шутка.
А ценности все-таки есть, только вот толку от них нет. Оружие и боеприпасы, оборудование и обмундирование на складах, которыми командовал Деревянко, стоили больших денег, но кому их продать? В Туркменистане, вступившем в «золотой век», народ так обнищал, что с него и взять-то нечего, кроме «ханки», как здесь называют опиум-сырец. Слушая по еще не закрытому «Маяку» сообщения о том, что прапорщики в России безнаказанно распродают все, чем богаты, — чуть ли не атомные бомбы и баллистические ракеты! — Деревянко завидовал им лютой завистью. Не надо никого искать, ничего никуда возить — покупатель сам прет… И платит хорошо. Не жизнь, а малина! Конечно, общественное мнение против: дескать, родину прапора продают, врагов вооружают. А куда деваться? Гражданским хорошо: они, кто успел участок застолбить, тоже родину по частям распродают — кто нефть, кто газ, кто лес, кто металлы и многое другое, что принадлежит якобы всему народу. И никто их не попрекает. Даже совсем наоборот. А прапорщикам что — жить не хочется?
Прибыли от мыслей Деревянко, безусловно реалистичных, не было никакой. Проблема оставалось неразрешимой. Но счастье всякого прапорщика в том, что он никогда не загадывает слишком далеко вперед.
Случилось так, что как раз в эти дни мучительных раздумий Деревянко и вызвали в приемную комендатуры. И теперь прапорщик, сидя на скамеечке, все еще боясь поверить своим глазам, снова и снова разворачивал телеграфный бланк и перечитывал в десятый раз: «ПРЕДЛАГАЕМ ЯВИТЬСЯ ОФОРМЛЕНИЯ НАСЛЕДОВАННОЙ ЖИЛПЛОЩАДИ». Вновь сворачивал листок и каким-то далеким краешком сознания соображал: у нее что, ни мужа, ни детей не было? Вроде были раньше…
А впрочем — ему-то какая разница? Может — померли, может — разбежались и сильно друг на друга обиделись. Главное, что Ставрополь — это цивилизация, это не вымершая деревня на Урале. Это именно та возможность начать новую жизнь, которая еще несколько дней назад казалась ему недостижимой.
Вернувшись домой, Владимир с удовольствием обозрел в зеркале знакомую худую физиономию с вострым носиком, слегка раздвоенным подбородком и зачесанным набок чубчиком невзрачного цвета упаковочного картона. Обозрел не с обычным пофигизмом, а с удовольствием, ибо теперь это было лицо квартировладельца.
— Валя! — позвал прапорщик.
— Чего тебе? — недовольно отозвалась супруга из кухни.
— Иди сюда! — радостно потребовал Владимир.