Впрочем, про Гульнару не забыли: дали работу в несуществующей общественной организации. Однако там, в отличие от туркменского комсомола, была зарплата. Не ахти, конечно, но прожить можно.
Еще через некоторое время, когда в молодом государстве начали формировать всякие государственные органы, в связи с нехваткой кадров (сказался отток русского и прочего нетуркменского населения) вспомнили о комсомольских работниках. Их брали на не очень высокие, но серьезные должности. Серьезными в Туркменистане считались должности, на которых можно было воровать или брать взятки. Гульнара стала заместителем министра культуры. Тогда это было модно — назначать на такие места молодых девушек. Возможно, потому, что они нравились президенту.
Но на Гульнару положил глаз не президент (что случалось нередко), а вице-премьер, курирующий культуру. Был он еще не стар, очень неглуп, по-мужски привлекателен. И обхаживал он ее не грубо, как обычно делают туркменские начальники, а тактично: например, вызывал к себе якобы на доклад, а потом приглашал в комнату отдыха, где был накрыт столик на двоих с коньяком, фруктами и шоколадом. Или, заканчивая разговор о делах, как бы невзначай говорил:
— Мне вот тут в подарок безделушку привезли… А она мне ни к чему. Забери, если нравится… — и протягивал коробочку с красивым дорогим перстнем.
Какой же девушке не понравится? Ей нравилось, что министр, ее прямой начальник, никогда не позволяет себе говорить с ней на повышенных тонах, что секретарша пропускает ее в кабинет к вице-премьеру без очереди и с любезной понимающей улыбкой. Что греха таить — очень нравились ей и золотые цацки с рубинами, сапфирами, бриллиантами. А больше всего нравилось, что ей твердо обещана через некоторое время должность министра — вместо нынешнего. Одним словом, Гульнара стала его любовницей. Она знала, что у него кроме нее есть еще две семьи, официальная и неофициальная, и что в этом смысле от него ждать нечего. Поэтому старалась только ни в коем случае не забеременеть, что, видимо, и его вполне устраивало.
Возможно, все вышло бы как планировалось, и быть бы ей министром…
Но тут все кончилось. Вице-премьера арестовала прокуратура, его обвинили во взяточничестве, в особо крупных хищениях и предъявили целое досье, собранное на него Комитетом национальной безопасности. Ее вызывали на очную ставку, и она, глядя на избитое, опухшее до неузнаваемости лицо, стала давать против него показания — лишь бы избежать подобной участи. И все равно, постепенно ее роль из свидетельницы стала трансформироваться в соучастницы.
Гульнару немножко попрессовали в прокуратуре, так что она тоже не избежала ни пыток, ни побоев, но это был мизер по сравнению с тем, что досталось ее любовнику. Наконец, поняв, что из нее много не выбьешь, ей предоставили право выбора. Чтобы избежать тюрьмы и конфискации, ей пришлось переспать со старшим следователем прокуратуры. К счастью, он не обманул: вместо тюрьмы ее отправили в ссылку. Это была очередная выдумка президента: чтобы, значит, и дармоедов не кормить, и бывших соратников не очень обижать. Тех, разумеется, кто не очень провинился. А чтобы им ссылка медом не казалась, отправляли их в вымирающие поселки, да еще давали тамошним властям строгий наказ не принимать ни на какую работу. В общем, милосердие по-туркменски.
Так Гульнара и оказалась в Бекдаше. Глава поселкового совета, старый Бердымурад-ага, к которому Гульнара явилась сразу по приезде, отвел ее в заброшенный домик на окраине, дал ключи и честно сказал, что устроить ее на работу не имеет права — даже если бы таковая была. Вот тут ей и пригодились сначала деньги, вырученные за проданное имущество, а потом и украшения, подаренные любовником: на одно самое скромное колечко можно было протянуть месяц.
И все бы ничего, но в первый же вечер к ней приперся участковый, которому по должности полагалось надзирать за лицами, имеющими судимость, условно-осужденными, условно-освобожденными и за ссыльными. А поскольку в независимом Туркменистане, как шутил народ, население делилось на сидящих, отсидевших и ждущих посадки — работы хватало. Звали его Порсы, и был он таким толстым, что пузо перевешивалось через форменный ремень чуть ли не до яиц. Отвратительный тип, — сразу решила Гульнара. Жирная морда, щеки шире ушей, глазки, как у свиньи… Кроме всего, от него, как и от многих толстых людей, исходила постоянная вонь — даже зимой, а уж летом…
Он по-хозяйски прошелся по комнате, подошел к столу и вальяжно расположился на стуле.
— Ну, как устроилась?
— По-моему, мы на брудершафт не пили, — фыркнула в ответ Гульнара.