На следующее утро Деревянко вызвал комендант и приказал ему собираться в командировку в округ, дня на три. Как всегда — что-то выбивать, выклянчивать, выменивать. Владимир, ясное дело, начал канючить что-то про занятость, про больную жену, но майор лишь сердито зыркнул на него глазами и махнул рукой в сторону двери — катись, мол.
Делать было нечего. Прибыв в Ашхабад, прапорщик отметился в отделе кадров и пустился в хождения по бесконечным кабинетам управления, чтобы обеспечить комендатуру всем, что ей недовыдали, недопоставили и недовыделили. Хотя лично ему все это уже нужно было, как козлу дезодорант. К концу дня, закончив бумажную волокиту, он зашел к дружку-прапорщику по фамилии Мутьяка из отдела КЭЧ, чтобы подбить его не ходить после работы домой, а выпить по кружечке пива. Тот поддался на уговоры практически без сопротивления, и даже с удовольствием — жара стояла неимоверная.
Вскоре два прапорщика уже сидели в пивной, которая была совсем рядом с управлением погранвойск — буквально за углом, позади высокого бетонного прямоугольника здания государственного архива. Кроме того, рядом находились бывший Дворец пионеров имени Павлика Морозова, театр оперы и балета имени Молланепеса и какой-то НИИ. Поэтому публика здесь собиралась интеллигентная, и название пивная носила романтическое: «Рваные паруса». Это потому, что когда-то столики были укрыты от палящих лучей солнца брезентовым навесом, потом он порвался, и в ветреную погоду хлопал обрывками брезентухи, как настоящий бриг.
После третьей кружки мысли друзей-прапоров приобрели благостное направление — они вспоминали забавные случаи из полной идиотизма пограничной жизни, общих знакомых — кто теперь где? — и куда собираются уезжать еще оставшиеся на службе. Это слегка омрачило настроение Деревянко, напомнив о предстоящих проблемах, но в общем все было прекрасно. И вот, когда они наконец решили взять по сто пятьдесят, к ним подсел пьяница интеллигентного вида. Что он пьяница — видно было по носу, филигранно расписанному фиолетовыми прожилками, а что интеллигент — по шляпе, галстуку и черному портфелю с блестящим замком. В руке он держал кружку пива.
— Не помешаю? — вежливо осведомился пришелец, поскольку оба прапорщика воззрились на него вопросительно.
Видимых причин отказывать не было, поэтому они безразлично отвернулись и продолжили было разговор о волнующих их предметах, но интеллигентный пьяница неожиданно решительно вмешался:
— А ну, ребята, кому вобл очки свежей? — он с видом фокусника вытащил из портфеля три аппетитных вяленых рыбешки, действительно очень свежих, на просвет полупрозрачных — только что с Каспия, стало быть.
Возникла неизбежная пауза, в ходе которой прапора подсознательно делали выбор: взять рыбу — значит, принять его в компанию, отказаться — значит, избавиться от третьего лишнего. Но угощение было слишком заманчивым. Пришлось — в качестве благодарности — вместо двух по сто пятьдесят взять три по сто. Потом взяли еще по пиву, и пришла очередь воблы. Деревянко ловко ободрал шкурку со своей рыбешки и замешкался, не желая класть очищенные кусочки на грязный стол.
— Айн момент! — заметив замешательство Владимира, их новый знакомый залез в свой портфель и вытащил несколько листков белой бумаги. Раздал по одному на каждого.
— Да одного хватит, — возразил экономный, как и положено прапорщику, Мутьяка. — Что зря-то переводить…
Но тот возразил:
— Я знаете, где работаю? В архиве! — интеллигентный пьяница мотнул головой через плечо. — Там у нас этого добра — как грязи… Если бы хоть по копейке за листок платили — самым богатым был…
Под влиянием спиртного Деревянко грустно подумал, что перед ним сидит товарищ по несчастью, которому тоже нечего украсть. Кому нужны дурацкие бумажки? И ему стало жаль пьяницу-интеллигента. Поэтому, когда в следующий раз пошел за водкой, взял и Мураду (так звали нового знакомого). Приняли, запили пивом. Разговор становился все более задушевным и доверительным, сидящие за столом чувствовали себя уже почти друзьями. Обсуждали, как трудно стало с деньгами — инфляция их съедает со страшной скоростью, что продукты дорожают еще быстрее, а по телевизору все врут, и вообще жизнь стала хуже… Вот, правда, друг Мутьяка что-то быстро раскис — видимо, принял на грудь еще во время обеда, в буфете у тети Маши, торгующей из-под полы водкой, — и уже плохо соображал, говорил невпопад. Но прапорщик Деревянко, сохранивший ясность ума, в какой-то момент вдруг вспомнил, с какой исторической загадкой столкнула его жизнь и что речь там шла как раз об архивах.