— Да нет. В это время проезжал фермер и предложил взять их обоих на свою телегу. Ну, тот и согласился…
— Вы знаете этого человека?
— Нет. Но вон там, на углу, стоит молочника, она, вероятно, знает, ведь она берет у него молоко.
Граф подошел к женщине.
— Скажите, — начал он, — я ищу брата, который, говорят, опасно поранил себя сегодня ночью…
Молочница не дала ему окончить.
— Этот красавец ваш брат? Папаша Этьен взял его вместе с товарищем в свою телегу. Ах, он был такой бледный!
— Кто это папаша Этьен?
— Фермер из Бург-ла-Рен, каждое утро он привозит мне молоко.
— А где его можно найти?
— Если он развез молоко, так должен быть на улице дю Фур, в трактире «Баранья нога», он там обычно завтракает, а его лошадь отдыхает и кормится…
Через несколько минут Кожоль входил в указанный трактир и спрашивал папашу Этьена. Ему указали на краснолицего, бодрого старика, который как раз собирался есть суп.
При первых же словах графа старик произнес:
— Я довез вашего брата и его друга до улицы Мон-Блан. У дома под номером двадцать мы остановились, и его друг взял его на руки.
— Он вошел в дом под номером двадцать?
— Вот уж чего не могу вам сказать точно. Для того, чтобы их довезти, я дал порядочный крюк, поэтому торопился. Я стегнул Улисса и уехал…
От награды старик отказался, и Кожоль отправился дальше.
Добравшись до улицы Мон-Блан, он отыскал дом номер двадцать и осмотрел его.
ГЛАВА 6
Ивон не умер.
В отчаянной неравной борьбе он получил удар в голову и упал на мостовую.
Он был без сознания, когда незнакомец поднял его.
Понемногу он приходил в себя. Вспомнил задание, данное ему аббатом Монтескье, бал в «Люксембурге», партию с Баррасом и, наконец, женщину… Эта женщина… Один вид ее обратил его в бегство. Эта женщина, которая выставляла напоказ свое бесчестье… она, которую он знал такой скромной и целомудренной!
Да! Он был в этом уверен, эта женщина — Елена. Его юношеская мечта! Та самая Елена, на которую он молился, как на святую. Теперь… Каждый мог указать на нее пальцем: вон идет любовница Барраса! Того самого Барраса, который даже по тем, весьма легкомысленным временам, считался образцом испорченности. И если она сумела его обуздать, то кем же была она?!
Крупные слезы катились по его щекам. Мы нелегко расстаемся с юношескими идеалами.
Он еще помнил, как бросились на него, как он убил одного и смертельно ранил другого, пока сильный удар дубинкой по голове не оглушил его.
«Где я?» — думал он, лежа на мягкой постели с перебинтованной головой. Истощенный потерей крови и горем, бедный шевалье не мог даже пошевелиться.
Комната, где он лежал, была большой, мрачной, с высоким потолком. В ней стоял запах, который свойственен помещениям, в которых не живут подолгу. Прямо перед ним были два больших окна, сквозь которые он увидел темное небо и звезды.
«Сейчас ночь, — думал Ивон. — Напали на меня на рассвете. Следовательно, я пролежал здесь не меньше суток. По всей вероятности, это дом на берегу Сены, вдоль той же улицы, где меня, видимо, подобрали».
Кровать занимала середину комнаты, которую она таким образом делила на две половины.
Бералек хотел поднять голову, чтобы осмотреть комнату, но сил не хватило, и он снова откинулся на подушки.
— О, — прошептал он, — кажется, у меня сейчас сил меньше, чем в детстве, когда я катал в тележке Кожоля. Что-то он сейчас делает, мой дорогой Собачий Нос?
Ивон прислушался. До него явно долетел звук тихого мерного дыхания.
«Кто-то ухаживает за мной ночью», — подумал он.
Он застонал, пытаясь привлечь к себе внимание. Никто не пошевельнулся, и дыхание не прерывалось. Наконец, Ивону удалось повернуться, и… он едва сдержал крик изумления. При слабом свете ночника он разглядел красивую молодую женщину, спящую в низком кресле у его изголовья.
Это была прелестная женщина. Белокурые волосы, рассыпавшиеся во время сна по плечам, подчеркивали белизну шеи. Длинные шелковистые ресницы бросали легкую тень на щеки, маленький полуоткрытый рот с двумя рядами ослепительно белых зубов…
«Как она хороша, — подумал шевалье. — Но неужели я здесь пробыл так долго, что эта красавица успела так устать, что уснула прямо в кресле?»
Ивон обвел глазами комнату. Он увидел тяжелую дубовую мебель. И нигде ни одной безделушки из числа тех, которые так любят женщины.
«Нет, — сказал он себе, — это явно не ее комната. Меня поместили в комнате, которая, кажется, довольно долго была необитаемой».