В бою Пьер убивал, но как только бой утихал, он развлекался тем, что вместо того, чтобы добивать пленных, как это делали другие, отрезал им длинные волосы, которыми так гордились республиканцы, или велел им из одежды оставлять лишь носовой платок. «Чтобы было чем закрыть лицо при встрече с дамами», — говорил он.
Враги прозвали его «Капитан-портной». Шуаны прозвали его «Собачий Нос» за редкостное умение выслеживать и друзей, и врагов.
И хотя Кожоль не обладал красотой Ивона, он был приятным, хорошо сложенным, веселым молодым человеком.
Пьер настолько был привязан к Бералеку, что когда тому напророчили гильотину, он тут же вскричал:
— Поделим на двоих!
Тем временем Ивон был готов к балу. Сапоги, длиннополый сюртук, широкий жилет, волосы, висевшие наподобие собачьих ушей, и белый кисейный галстук, торчавший в виде воронки, из которого едва выглядывала голова.
— Я предсказываю тебе успех, — хохотал Кожоль, — ну и мода, какой ты смешной!
Шевалье наполнил карманы золотом, сунул в карман пистолет, натянул на голову треуголку…
— Ну, брат, мне надо идти. Эта женщина окружена опасностью. Там погибло уже трое наших. И никто не знает, где они. Возможно, что мне тоже не суждено вернуться. В этом случае ты разыщешь мой след и освободишь меня, либо отомстишь за мою смерть.
— Решено, — серьезно сказал Пьер.
— Если я не появлюсь до завтрашнего утра, ты начнешь свои поиски.
Друзья обнялись и Ивон Бералек ушел.
Утомленный дорогой, Пьер Кожоль добрался до соседней комнаты с единственной мыслью — упасть в постель. Но… возле самой двери раздался крик: «Да здравствует Республика!» — и содержатель гостиницы вломился в дверь с подносом, на котором были холодный цыпленок, пирожки и бутылка бордосского.
— Я подумал, что после ухода господина Работэна, вы, возможно, захотите перехватить перед сном, и я принес эту скромную закуску…
— Но, милый Страус, этот ужин влетит мне в копеечку!
— Но ужин включен в плату за комнату!
— А во что мне обойдется комната?
— Назначьте цену сами, господин, — ответил Жаваль, думая о том, что неплохо бы приручить этого тигра для того, чтобы остаться в живых.
— Хорошо, — согласился Пьер. — А теперь я устал и хочу спать, но я хочу быть уверен, что здесь спокойно.
Жаваль дернул головой.
— Что? Ты смеешь возражать?!
Трактирщик поспешно извинился.
— У меня нарушен шейный нерв, поэтому часто кажется, что я противоречу, когда на самом деле… ничего подобного… Да, да, здесь совершенно спокойно. Все мои постояльцы выбрались пару часов назад…
— Ба…
— Они объявили, что не хотят жить в доме, где все время раздаются крики «Да здравствует!» — вне зависимости от того, что бы это было…
— Надеюсь, вы не жалеете об этих фальшивых патриотах? — строго спросил Кожоль, в душе забавляясь возникшей ситуацией.
— Ну что вы, господин, я счастлив жизнь свою посвятить только вам, — отвечал Жаваль.
После ухода Жаваля Пьер поужинал и лег спать. Засыпая, он прошептал:
— Ивон сейчас танцует с незнакомкой…
На следующий день он проснулся поздно.
Первой его мыслью было: «Как там Ивон?».
Комната его друга была пуста, постель нетронута.
Пьер побледнел.
— Кажется, Собачий Нос, — сказал он грустно, — пришла пора действовать.
ГЛАВА 4
Было около половины десятого, когда шевалье Ивон Бералек приехал в «Люксембург». В саду сверкала иллюминация, по аллеям прохаживались толпы приглашенных, спасавшихся здесь от дворцовой духоты. В залах оставались только одни любители карт.
Посторонний глаз легко мог различить три основные группы приглашенных: приверженцев Директории, бонапартистов и республиканцев.
Вокруг госпожи Тальен, женщины необыкновенной красоты, собрались дамы Директории, прославившиеся своей красотой или расточительностью: хорошенькая госпожа Пипилет, разведенная супруга бандажного мастера, впоследствии принцесса Сальм, прелестная госпожа Рекамье, грациозная и добродушная брюнетка Гамелин, одна из лучших танцовщиц, госпожа Сталь, остроумная дурнушка с прекрасными руками, несколько простоватая Гингерло, крупная и кроткая госпожа Шато-Рено, веселая госпожа Витт, которую прозвали «Дочь народа»…
Все это были знаменитые клиентки госпожи Жермон, прославленной портнихи, все искусство которой состояло в том, чтобы как можно больше обнажать этих достойных дам, прозванных в народе «чудихами». Она одевала их в прозрачную кисею, так плотно облегавшую, что даже носовой платок приходилось носить в ридикюле.