— Почему ты не закуриваешь трубку? — спросил профессор, протягивая ему зажигалку. — Закурим!
— Боже упаси! — остановил его Одноглазый. Потом добавил тихо, с доброй улыбкой. — Я так, руки девать некуда, вот я к трубке-то и привык… всё её в руке держу. А закуривать не след: медведь тотчас почует дым и не покажется. У него такой нюх, что…
— Ладно, ладно! — согласился профессор. — Значит, старая медведица была, говоришь, умной и с доброй душой?
— Ну да, такой она была.
Одноглазый приподнялся с места, прислушался. Иванов тоже. Профессор ничего не услышал и с удивлением следил за старым обитателем лесов.
— Пробирается через папоротник. Я знаю. Придёт, — прошептал он.
Одноглазый снова сел.
— Увидишь… Рано ещё. Так вот, расскажу я тебе один случай. О смерти медведицы. В лесу пожар загорелся. Были тогда такие люди, которые за деньги что угодно делали. Есть тут один хромой турок, Тусуном его звать, старое богатство у него было, да всё ему не хватало. Чтобы больше пастбищ для его скота было, лес жёг.
— Тусун, Хромоногий?
— Ну да, он самый. Злой человек. Враг. Бог шельму метит, вот и его отметил. Только и этого ему мало. Он подкупал бедных дураков за деньги лес поджигать, чтобы пастбища открывались. И вот. В самом красивом месте леса, в самом лучшем, где медведица жила, загорелся невиданный пожар. Просто душа разрывалась при виде его. Визжали бедные звери, пищали несчастные птицы, бежало всё опрометью.
Услыхал я, что моя медведица ревёт. Вижу, отступает она шаг за шагом перед пламенем, бьёт с ожесточением лапами по горящим сучьям. Что это за зрелище было, товарищ! Зверь лес спасает и ревёт от боли!
Подошёл я к ней, помочь ей хотел и стал рядом с нею. Увидевши меня, она вдруг на задние лапы поднялась. Передние-то лапы у неё обгорели, все в крови, в пасти кровавая пена, а из глаз слезы текут, ровно у человека.
Я стою изумленный всем этим, растерялся, а она вдруг как плюнет в меня, и прежде, чем я опомнился, как хватит меня лапой — я и повалился на землю. Поднялся сразу, готовый бороться с ней, да жалость меня взяла, такая жалость! Понял я, что, ведь мать она, простил её. Стал, стою спокойно, а она снова плюнула в меня и хватила на этот раз так жестоко, что у меня в глазу потемнело и почувствовал я, как кровь у меня по лицу потекла. Она мне глаз вышибла, товарищ, когтем. С тех пор я кривым стал.
Одноглазый умолк. Профессор Иванов смотрел на его широкие плечи, ссутулившиеся под тяжестью волновавших его мыслей, на опущенную голову и почувствовал необъяснимый подъём духа. Может быть, он в этот момент не отдавал себе отчёта в том, что подъём этот вызван соприкосновением с неприкрашенной природой, с самыми возвышенными чувствами.
— А что было потом?
— После пожара я нашёл её мёртвой! — отвечал глухим голосом Одноглазый. Это воспоминание было очень тяжёлым для него. — Она лежала у обгоревшего ствола сосны с уродливо торчащими остатками ветвей, похожая на какой-то страшный памятник. Там я её и закопал. Лапы её до половины обгорели. Она рылась в угольях и пепле после пожара, чтобы достать из дупла своего медвежонка, того самого, которого мы сейчас дожидаемся… Он чудом спасся от огня. Так я её нашёл, мёртвой и обожжённой.
Одноглазый встал на ноги и вздохнул.
— Такие лунные ночи, товарищ, бывают только здесь!
Вдруг он насторожился как охотничья собака, всматриваясь в противоположный берег ручья. Затем бесшумно подошёл к самому берегу.
На том берегу папоротник раздвинулся. Кто-то через него пробирался. Точнее, пробирались два существа, одно за другим. Впереди пробиралось более крупное — папоротник раздвигался шире, а за ним другое — поменьше.
— Наконец-то! — прошептал профессор Иванов.
Однако Балцак приблизился к нему и жестом попросил у него ружьё. Удивлённый профессор подал его. Одноглазый осторожно зарядил его и залёг в удобном месте. Рядом с ним залёг и профессор.
Перед папоротником, в том месте, где Одноглазый ожидал появления медведя, выросла человеческая фигура. Отряхнув налипшие листья, фигура тихо свистнула. За нею поднялась другая фигура — мальчика. Оба были нагружены рюкзаками, в руках у них были ружья…
Одноглазый нахмурил брови.
— Медведь убежал, ты видел? — засмеялся старший. — Ветер дул с его стороны и он нас не почуял, но понял, что тут кто-то пробирается и предпочёл удалиться. Наверное это была медведица с медвежонком, а то они очень любопытны, если не стервятники. Он бы нас не оставил в покое, пока не выяснил бы, с кем имеет дело.
— Опытный человек! — прошептал Одноглазый, несколько успокоенный. Он, по-видимому, сразу почувствовал, с кем имеет дело.
— Дед Чудо, а ты встречался с медведем-стервятником? — спросил мальчик.
— Эх, Петушок, о лихом не полагается говорить! — засмеялся дед Чудо. — Теперь снимай тапочки, чтобы перейти через ручей. Утренние часы холодные. Пусть лучше ноги у нас будут сухими. Народ говорит: «Сухи ноги — здорова голова». Давай, мой мальчик!
Профессор Иванов поднялся. В нём внезапно пробудился интерес к людям, переходившим сейчас вброд Серебряный ручей. Он приблизился к Одноглазому и, положив руку на ствол ружья, опустил его к земле. Тот понял его и снял руку со спуска.
На свете мог быть только один дед Чудо, который стал бы бродить глубокой ночью по утёсам вершины Орлиное Гнездо, в сопровождении юноши, носящего имя Петушок. Профессор Иванов, узнавший об этом имени и его истории из сегодняшнего рассказа Павлика, как ни было появление деда Чуда невероятным, принял его, как нечто закономерное.
Профессор выступил вперёд и воскликнул:
— Эй, дед Чудо, ты настоящее чудо!
Дед Чудо и Петушок остановились на берегу, как были — с обувью в руках и с засученными штанинами, — удивлённые, а может быть и испуганные.
— Простите, — сказал дед Чудо, несколько прийдя в себя, — с кем я имею честь говорить?
— Я — профессор Иванов.
— Про-фес-сор! — произнес дед Чудо, делая ударение на каждом слоге. — Ну, конечно, а я не догадался. Конечно, конечно. Мои орлы говорили мне… — Он вдруг осёкся. В голову его нахлынуло много мыслей, и он сбился. — Павлик и Белобрысик с вами, живы-здоровы, не правда ли? — спросил он, оправившись.
Они пожали друг другу руку в тени деревьев, не бывши перед этим знакомы. Судьба смелых мальчиков Павлика и Белобрысика связывала их, а лес предрасполагал к откровенности и чистосердечности. Они приветствовали друг друга как старые друзья.
Тем временем Одноглазый стоял в сторонке молча, прислонившись к стволу дерева. Профессор Иванов вспомнил о нём, и ему стало несколько неловко, что он забыл про скромного гиганта.
— Балцак, иди сюда, я тебя познакомлю с этим милым дедушкой.
Дед Чудо подошёл и остановился перед Одноглазым, который не пошевелился. Стоял как величественная сосна. Тень падала на его лицо и скрывала блеск его единственного глаза.
— Кузнец! Ты ли это, сынок? — взволнованно прошептал дед Чудо.
Профессор, в свою очередь, растерялся от удивления.
Одноглазый вдруг согнулся, повалился в ноги деду Чудо, схватил его правую руку своими обеими ручищами и стал её целовать, повторяя:
— Учитель, учитель!
Затем, вскочив на ноги, он схватил старика в объятия и чуть было не задушил.
— Н-да, так, значит, — сказал дед Чудо, освободившись из страшных объятий. — Довелось встретиться. Я знал, что встречу знакомых, но всё же, сколько лет, думаю, прошло. Немало годков-то.