— О, нет! — сказала Элка, но Павлик охотно согласился.
— Это было бы неплохо! — произнес он.
— Лишнее! — воскликнул Хромоногий.
— Дети, развяжите рюкзак и поешьте. Элка, раздели еду на всех.
Хромоногий, склонившись над древним пергаментом, пытался что-нибудь прочесть, но очевидно тщетно, так как всё более беспомощно оглядывался на профессора.
— Давайте посмотрим, что там написано, — протянул он со вздохом и сел на каменное сиденье.
— Позвольте сперва рассмотреть! — холодно сказал профессор, подавляя волнение, и взял пергамент из рук Хромоногого.
Снаружи раздался грохот извергающейся струи. Всё нараставший шум сменился плеском огромных количеств воды. В комнату ворвался пар, затем послышался гул бурно стекающих пенистых потоков и, наконец, всё стихло.
Воцарилась полная тишина.
26
Умри, трус!
…Человек познаёт себя не тогда, когда думает, а когда действует. Только в усилиях сделать должное он узнаёт себе цену…
Гёте
Белобрысик устремился по следам Медведя и Хромоногого в глубину подземелья. Но в его душе завязалась борьба между страхом и волей. Страх рисовал в его возбужденном воображении самые мрачные картины ужаса и смерти, а воля внушала ему смелость и твёрдость.
Долго в душе Белобрысика велась эта борьба. Остановившись посреди галереи, он поглядывал то вперёд, то назад. Молчание и темнота впереди устрашали его, а зияющий глаз света за его спиной наполнял его презрением к самому себе. Ему казалось, что этот глаз укоризненно глядит на него. Словно сам Павлик на него смотрит и говорит: «Вот ты опять отступаешь. Такой уж ты есть. Ничего не доводишь до конца…»
«Почему Павлик смелый, а я нет? — спрашивал себя Сашок. — Наверное потому, что он решительно доводит до конца всё, за что возьмется, независимо с какой целью. Нет! Это, вероятно, только способ, которым он пользуется. Конечно, это способ. В душе он тоже чувствует страх, но не ведёт себя как трус. Надо держаться смело. Вот и всё!» — решил наконец Белобрысик и пошёл вперёд, повторяя почти вслух: «Умри, трус, умри, трус…»
Следы шагов Хромоногого и Медведя виднелись ясно в пыли, как заячий след на свежевыпавшем снегу. Они редко останавливались. Шаги Медведя были извивающиеся. Его относило то вправо, то влево к стенам галереи. Очевидно, он был пьян. Это имело значение: пьяный человек ведет себя более шумно, не умеет сдерживаться, защищаться, нападать.
После одного поворота, на котором Белобрысик задержался немного дольше, чтобы выяснить, не угрожает ли здесь опасность, ему стали попадаться в беспорядке наваленные вдоль стен галереи каменные предметы, потемневшие от времени мраморные колонны с неразборчивыми надписями, прямоугольные плиты из разноцветного мрамора, каменные ступеньки, заржавевшие двери и куски железа.
Он остановился. Свет его фонарика прощупал галерею далеко вперёд и, не заметив ничего обеспокоительного, Сашок стал двигаться медленнее, чтобы рассмотреть любопытные предметы, встречающиеся по дороге. Здесь были целые склады разноцветных плиток, красивые каменные карнизы, изящные железные решётки, черепки больших глиняных сосудов.
Увлёкшись рассматриванием всех этих вещей, стараясь в уме собрать из разноцветных плиток узоры, прочесть попадающиеся изредка надписи, Белобрысик далеко ушёл в галерею. Опомнившись, он увидел, что ступает по пыли в галерее, в которой нет никаких следов Хромоногого и Медведя.
«Неужели я их обогнал, и они остались у меня за спиной?»
Он повернулся, испуганный и озадаченный, и затем бросился назад.
«Попал в капкан, попал в капкан», — бормотал он, чуть не плача, и мчался к выходу, в то время как сердце его колотилось, и он едва переводил дыхание. Ему даже показалось, что кто-то задыхаясь за ним бежит, кто-то хрипя старается его догнать. Белобрысик обернулся на бегу, готовый закричать от ужаса и даже посветил фонариком за собой, продолжая бежать, и то и дело озираясь. Свет его фонарика вызвал в галерее игру светотеней, которые ещё больше испугали его.
Наконец показался перед ним спокойный и строгий глаз дневного света. Он прислонился к стенке, задыхаясь, с пересохшим от волнения и бега ртом и посветил дрожащей рукой вглубь галереи. В ней не было видно ничего, кроме тучи поднятой им пыли.
Он опустился на землю у стенки, отёр рукой вспотевший лоб и вздохнул в отчаянии.
«Неужели я действительно трус? Неужели я хуже Павлика? Ох, я трус, трус, трус…»
Белобрысик стал стучать кулаками по груди.
«Кукла, кукла, кукла» — повторял он плаксивым голосом.
Ему и впрямь хотелось разреветься и плакать, плакать… Когда он пришёл в себя и успокоился, воля вернулась к нему, и он заставил себя держаться более достойно. Хладнокровно обдумав положение, он решил снова вернуться в подземелье, а там будь что будет. Он чувствовал, что так будет правильно, не отдавая себе отчета, почему.
На этот раз он двинулся решительно, строго нахмурив брови. Он шёл по следам Хромоногого и чабана, внимательно глядя, чтобы не потерять их. Дойдя до того места, где на повороте начиналась свалка каменных памятников, он прошёл бы снова дальше, если бы занялся их разглядыванием. В этом месте следы кладоискателей сворачивали и исчезали в стене. Приглядевшись, он заметил едва видное в темноте отверстие, в которое они пролезли между многочисленными каменными предметами. Он не мог объяснить себе, как они обнаружили этот ход. Осмотревшись ещё внимательнее, он увидел, что они отодвинули от стены глыбу, чтобы проникнуть в отверстие. На первый взгляд эта глыба ничем не отличалась от других, находившихся тут в изобилии. Но при тщательном осмотре оказалось, что на этой глыбе, в отличие от прочих, было изображено два пересекающихся овала. Такого знака на других камнях не было. Отсюда Белобрысик вывел заключение, что Хромоногий действительно владеет тайным документом, в котором всё точно описано и что — самое важное — здесь ничего не переменилось с того дня, когда этот документ был составлен.
Через узкое каменное отверстие он проник по грубым каменным ступенькам, высеченным в скале, в какой-то ход.
Сердце его замирало в тревоге, страх томил его душу, лихорадочно неслись мысли, но он преодолевал все сомнения и шёл вперёд. Следы уходили перед ним всё дальше, и он шёл по ним внимательный и осторожный, сосредоточенный и целеустремлённый. Ему казалось, что если он не будет смотреть прямо перед собой, если позволит себе только один взгляд в сторону, его охватит такой ужас, что он закричит как безумный.
Подземелье здесь было уже и ниже, и воздух в нём был горяч. От жары и от нервного напряжения по лбу Белобрысика струились капли пота, и спина тоже вспотела.
Вдруг вдалеке послышался резкий скрип, словно от заржавевших петель давно не открывавшейся двери. Он остановился и довольно долго выжидал, не послышится ли какой-нибудь новый звук, который подсказал бы ему что делать. Тут он услышал над собой шаги, а затем звуки человеческих голосов. Кто-то разговаривал над ним, и у него не было сомнений относительно того, кто это. Звуки голосов стали удаляться в том направлении, откуда он пришёл. В желании уловить в тишине подземного мира хоть одно слово, он пошёл назад, следуя за голосами. Если бы он этого не сделал, то никогда бы не заметил, что находится у полуоткрытой двери, из которой ему в лицо повеяло прохладным и свежим воздухом. Это отвлекло его внимание от первоначальной цели. Голоса удалились именно в этом направлении — к новому входу или выходу подземелья, куда не вели ничьи следы. Не колеблясь долго, Белобрысик решил пойти этим ходом. Он правильно рассудил, что свежий воздух может входить только из галереи, связанной с поверхностью.
На первых же шагах появилась новая трудность. Перед ним оказалась лестница, ведущая в двух направлениях: одни ступеньки спиралью поднимались вверх, а другие круто спускались, теряясь на повороте.