«И так, как я могу подробно описать особенности в жизни птиц? Так, у журавлей есть ночная стража, которая сменяется: одни из них спят, а дежурный ходит вкруг них и наблюдает. Когда его срок окончится, он засыпает, а тот, кто его сменил, сторожит так, как первый сторожил до него. Тот же порядок виден и при их полёте: то один, то другой летит вожаком и, после того как вёл стаю определённое время, передаёт руководство другому, чтобы вёл тот. А ум аистов не весьма отличается от ума словесных существ. Они в одно и то же время перелетают на те же места, а потом, словно по общему решению, улетают все. Сопровождают их наши вороны. Они сопровождают их и борются за них с другими враждебными птицами. Доказательством служит то, что в это время нигде не видно ворон. Затем вороны возвращаются с поклёванной и выщипанной шеей, что показывает, что они их защищали. Кто установил для них эти законы, чтобы их сопровождать и любить их как гостей? Кто угрожал им наказанием, чтобы ни одна ворона не уклонялась от этого сопровождения? Слушайте вы, кто негостолюбивы, и затворяете двери, и даже приюта на даёте зимой бедняку. А проявляемое одряхлевшим аистам почтение и заботы о них были бы достаточны, чтобы наши дети, если пожелают обратить на них внимание, стали бы проявлять любовь к отцу и матери, ибо нет никого столь несмышлённого, кто бы не устыдился быть ниже в добродетели, чем не одарённые мыслью птицы. Когда отец потеряет перья свои по старости, аисты окружают его, покрывают своими крыльями, согревают его и приносят ему обильную пищу. Когда он попытается лететь, они помогают ему, насколько им это возможно, подхватив его с двух сторон под крылья, и переносят его. Сие настолько известно повсюду, что говорят об «аистовом благодеянии».
Профессор Мартинов прекратил чтение, снял очки, вытащил из кармана платок и вытер влажные глаза.
Благой стоял задумавшись, с нахмуренными бровями, уйдя в себя.
Трое молодых людей, с интересом слушавшие чтение, вдруг поняли, увидев в глазах профессора слёзы, что здесь что-то чрезвычайно его взволновало, что-то простёрло руку из пергамента к нему, уничтожило пропасть забвения между столетиями и заговорило по-человечески, понятно, с той теплотой и сердечностью, которые вечны, неизменны и безусловны.
— Ибо нет никого, столь несмышлённого, кто бы не устыдился быть ниже в добродетели, чем не одарённые мыслью птицы, — повторил профессор эту фразу в радостном волнении, словно это были стены его родного дома и словно он видит их озарёнными утренними лучами солнца после пробуждения от долгого кошмарного сна, сопровождавшегося смертельным страхом.
— Мы спасены! Спасены! — крикнул он во всё горло и, поднявшись на цыпочки, ухватился за большое кольцо в потолке, которое никто до этого не замечал.
Он повис на кольце, как маленький шаловливый мальчик. Но его огромная фигура сыграла с ним на этот раз нехорошую шутку. Плита, в которой кольцо было укреплено, вдруг треснула и обрушилась ему на голову, а сам он, с кольцом в руках, шлёпнулся на пол в середине подземелья.
— Свет! Свет! — дружно закричали Павлик, Элка и Саша. В отверстии люка появились, одна за другой, три взлохмаченных детских головы. За ними возникла сутуловатая высокая фигура и, нахмурив брови, строго произнесла:
— Петушок, подземелья не разговаривают сами с собой. Спусти-ка туда верёвку!
— Дед Чудо! Дед Чудо! — воскликнули в один голос Павлик и Белобрысик.
Дед Чудо вздрогнул и, приставив руку козырьком, всмотрелся в темноту. Затем всплеснул руками, наклонился над люком и крикнул:
— Ребята, вытаскивайте их скорее. Живо! Это они!..
Грянуло ура, когда Павлик появился из люка — выпачканный в грязи, исцарапанный, бледный, но с сияющим взглядом. Такое же ура встретило и Белобрысика, и Элку, и остальных.
Дед Чудо стоял посреди большой комнаты Радана с медной утварью и резной отделкой. Вокруг него была молодёжь из лагеря «Костёр».
Павлик кинулся к нему со слезами на глазах. Дед Чудо отечески обнял его и искоса взглянул на руководителя лагеря, который стоял, тоже растроганный до слёз, возле сияющего профессора Иванова. Они только что вошли со двора. Перед ним уже стоял Белобрысик.
— Вас будут судить, слышишь! — крикнул Павлику один из мальчиков. — Так решил Совет.
Этот крик слышали все, и на мгновение наступила тишина.
Павлик остановился на полпути между дедом Чудо и группой вокруг руководителя лагеря. Обращаясь к мальчику, который крикнул, Павлик громко сказал:
— Пускай нас судят! Это правильно!
Он сделал ещё несколько шагов и стал смирно перед руководителем.
— Товарищ Любомиров, пусть первые мои слова к вам будут просьбой. Я прошу меня простить. Прошу позволить мне сказать вам, что во всём виноват я и в то же время позвольте мне сказать, что я по настоящему рад, потому что могу рассчитывать на вашу справедливость.
Дед Чудо стал между ними и дал знак молчать.
— Судья будет справедлив, — сказал он, — виновный будет честен, и все здесь будут довольны и счастливы.
Медведь возвышался над молодёжью и, растрогавшись, растирал по лицу струящиеся слёзы. Судя по его взгляду, и он хотел сказать: «простите меня».
Профессор Мартинов положил руку ему на плечо и дружески его похлопал. Медведь взглянул на него с благодарностью.
— Пусть всё служит им, — сказал профессор, указывая на молодёжь, — и наши ошибки, и наши успехи — для них.
День угасал. Тихая летняя родопская ночь надвигалась с шёпотом, утопая в сиянии над притихшей для отдыха пестроцветной землёй.
Над лагерем «Костёр», вместе с хлопаньем развевающегося на мачте национального флага, звучал голос Элки, которая, со всем коллективом геологической экспедиции, пришла на торжественный вечер. На трибуне, среди профессоров, сидели рядом старший геолог Петров с перевязанным плечом, Благой с четырьмя детишками, дед Чудо, члены экспедиции и воспитатели из лагеря.
Элка декламировала известное стихотворение Младена Исаева. Её голос, горячий, нежный, ласкал как вечерний ветерок, а голубые глаза, устремлённые в первый ряд, где сидели один возле другого Белобрысик и Павлик, были восторжены и светлы как летняя ночь, как её сердце, горящее первыми восторгами очарования.
Сияла луна, выплывая над Родопой. В её бледном лучистом свете издали выглядывал Хем. И как в старинной легенде, он пытался разглядеть влюбленным взглядом, почему Родопа так лучезарна в эту ночь, почему так нежно трепещут звёзды над нею, почему вместо вздохов к нему доносится её очаровательная улыбка.
Старый Хем не мог понять, что в Родопе бьется новое сердце, юное сердце Болгарии.
