— Теперь вытирайся — и за мной, — скомандовала она. Гюльжан знала, что за этим последует. В специальной комнате было все приготовлено для наложения косметики. Усадив ее на мягкий стул, Лейла принялась колдовать, ловко орудуя кисточками и палочками. Черные глаза черкешенки стали еще больше с нарисованными сурьмой стрелками, брови — еще чернее и округлее.
— Теперь пожуй. — Старуха силой раскрыла рот девушки и сунула ей что-то горькое, жгучее, сразу обжегшее язык. Гюльжан закашлялась и хотела выплюнуть противную смесь, но Лейла приказала жевать.
— Это бетель — паста с перцем, известью и семенами льна, — пояснила она. — Черные брови и глаза должны оттенять цвет лица и губы. Наш луноликий предпочитает алые. Бетель усилит их красноту.
Пока Гюльжан, подавляя тошноту, жевала смесь, помощницы Лейлы колдовали над ее телом, делая на коже замысловатые рисунки из хны, чтобы выгодно подчеркнуть все соблазнительные выпуклости. Когда же все закончилось, девушке дали пожевать пастилку, чтобы изо рта шел аромат, и, одев в самую красивую одежду, повели в общую спальню. В ней уже столпились полсотни невольниц, разных как по внешности, так и по национальностям, и каждая с надеждой ожидала выхода ясноокого (у падишаха было много прозвищ). Гюльжан старалась спрятаться за свою соседку, высокую белокурую славянку, но Лейла вытолкнула ее вперед в тот момент, когда повелитель зашел в комнату. Он показался бедняжке еще старше, ниже ростом, толще. Гусиные лапки у черных угольных глаз придавали его лицу мягкость и доброжелательность. Луноликий медленно несколько раз прошелся мимо невольниц, прожигая каждую взглядом черных глаз. Остановившись возле Гюльжан, он бросил платок, который она машинально схватила.
— Тебе повезло. — Лейла возникла будто из ниоткуда. — Сегодняшняя ночь твоя.
Невольницы, оставленные без внимания, потихоньку разбрелись, как бесплотные тени. Черкешенку, стоявшую в оцепенении, подхватили мулатки, повели в маленькую комнатку, где сменили ее одежду на более легкую и почти прозрачную, и так же, взяв под руки, потащили в покои падишаха. Повелитель возлежал на широкой кровати, покуривая трубку с благовониями. Увидев Гюльжан, он улыбнулся, показав великолепные белые зубы, белизну которых не подпортил даже табак. Жестом приказав мулаткам удалиться, он величественно поднялся с ложа и подошел к трепещущей черкешенке.
— Как тебя зовут? — Его голос, на удивление, звучал ласково, и бедняжка немного расслабилась и ответила:
— Гюльжан.
— Красивое имя, — повелитель сорвал с нее платок и провел по мягким волосам. — Да что там имя! Ты сама красива, как моя любимая роза в саду.
От его прикосновения девушка снова сжалась.
— Ты боишься меня, — изрек луноликий. — Ты девственница?
Она кивнула, не смея поднять на него глаза.
— Всем когда-то приходится становиться женщинами, — философски заметил он. — Не бойся, я не причиню тебе боли.
Он взял пиалу и плеснул какой-то жидкости, пахнувшей мятой и эвкалиптом.
— Выпей. Тебе немного полегчает.
Не поднимая ресниц, отбрасывавших тень на пунцовые щеки, Гюльжан выпила ароматный чай. Падишах, обняв ее за плечи, усадил на ложе любви. Остальное черкешенка видела словно в тумане. Откуда ни возьмись вновь появились мулатки, принесшие большие светильники. Они встали по обеим сторонам любовного ложа. Падишах сам, без их помощи, умело раздел Гюльжан, восхищаясь красотой ее тела, потом разделся сам и, целуя девушку, раздвинул ей ноги и сел между ними. Черкешенка лишь на мгновение почувствовала боль, потом уже ничего не чувствовала. Разумеется, все наставления калф и Лейлы были забыты. Ясноликий пыхтел над ее телом, а она лежала, не шевелясь, ничего не соображая. Когда все закончилось, ее, полумертвую, отвели уже в другие покои. Упав на кровать, девушка заснула крепким, всепоглощающим сном.