— Между нами ничего не может быть, — твердо сказала она ему на лестничной клетке, косясь на приоткрытую дверь вездесущей тети Даши. — Давай просто дружить.
— Я буду добиваться тебя, — пообещал он, и девушка еле уклонилась от прикосновения влажных губ.
— Попробуй.
И он пробовал, продолжая дарить леденцы, которые она оставляла на столе, и регулярно навещал ее мать, беспомощно разводившую руками:
— Ну не выгонять же этого мальчика! А потом, иногда хочется поговорить о своих родителях. Его интересуют подробности нашей прошлой жизни, и мне это нравится. Знаешь, наступает такое время, когда хочется вспоминать и вспоминать, даже если воспоминания не самые приятные.
— Ты не спрашивала, зачем ему подробности? — буркала Галя. — Обычная семья с невинно осужденным, кстати, пока не реабилитированным. Ему-то какое до этого дело?
Мать пожимала худыми плечами. Она сильно сдала за последнее время, но утверждала, что это нервы, а не проблемы со здоровьем.
— Не знаю. Пусть приходит. Наша семья всегда славилась гостеприимством.
— Пусть приходит к тебе, — уточнила дочь, сказав надоедливому ухажеру то же самое. После этого разговора визиты Митина почти прекратились. Да и с ней Юрка стал вести себя более корректно, как друг. Известные сплетники фирмы утверждали, что он переключился на кого-то из их коллектива, но вот на кого — это оставалось тайной за семью печатями. Вот почему она улыбнулась в ответ, не выказывая раздражения, стараясь подавить его:
— Поздравь.
Он дотронулся до ее плеча вечно влажными пальцами:
— Поведешь их в ресторан?
— Да, да, конечно. — Девушка сделала шаг к французам, послав Жану Мари самую очаровательную улыбку, но в сумочке надрывно загудел телефон, и она, спешно расстегнув «молнию», с тревогой глянула на дисплей. Мама! Господи, неужели у нее опять приступ? Галина с волнением нажала на кнопку.
— Доченька, — послышался хриплый голос Елены Васильевны, — мне очень плохо, доченька. Совершенно нечем дышать. Я уже открыла все окна и все равно задыхаюсь.
— Мама, немедленно вызывай «Скорую», — распорядилась Галя. — Я буду через десять минут.
Она бросила телефон обратно и повернулась к шефу:
— Аркадий Петрович, пусть Лариса отведет французов в ресторан. Я должна срочно ехать домой. Моей маме плохо.
Шеф фыркнул с неудовольствием, выпятив толстые лоснящиеся губы.
— Лариса не знает ни слова по-французски, — буркнул он. — Это невозможно. В ресторан группу поведешь ты — и точка. Я тебя никуда не отпускаю.
— Миленький Аркадий Петрович, — девушка молитвенно сложила руки, — умоляю вас! Если я не приеду, моя мама может умереть. Я боюсь, что она потеряет сознание и не откроет врачам!
На холеном лице шефа читалось полное равнодушие. Жирные щеки тряслись, как студень. Гале захотелось ударить его чем-нибудь тяжелым.
— Я все равно уеду, — твердо сказала она.
Толстые губы издали звук, похожий на выстрел.
— Если ты сейчас покинешь группу, завтра приходи и пиши заявление по собственному, — процедил он.
Галя пожала плечами:
— Я так и сделаю.
Кивнув ничего не понимавшим французам, она перекинула сумку через плечо и помчалась к стоянке такси. Хозяин небольшого серебристого «Форда», явно кавказской национальности, с профилем попугая и черными жгучими глазами навыкате, сразу устремился к ней:
— Куда, красавица? Домчу быстрее оленя.
В голове у Гали юлой закрутилась дурацкая мысль: почему быстрее оленя? Неужели машина едет медленнее? Нужно посмотреть в Интернете скорость этого грациозного северного животного. Тьфу! Она с негодованием отогнала глупость, так некстати заполнившую мозги. Наверное, это защитная реакция. Думать о чем угодно, только не о плохом.