— А мальчишка-то, должно быть, онемел от страха! — сказал матрос, отобравший у Урвича платье и одевшийся в него. — Что ж ты всё молчишь? — обратился он к Урвичу. — Расскажи нам что-нибудь, или хоть песню спой. Ты, верно, мастер петь песни.
Урвич и тут сдержал себя, ничего не ответил и отошёл в сторону.
На ночь ему не давали постели; он должен был спать на досках палубы, подложив под голову мешок с крупой.
На вторую ночь сам старый Джон заметил, что Урвич положил под голову крупу, и рассердился на это.
— Ты что это! — крикнул он. — Своих барских привычек оставить не можешь? Не велик господин, можешь и так выспаться! Русская ты собака и больше ничего! Ну, и спи по-собачьему.
У Урвича рука уже потянулась к карману, где лежал у него нож, и не уйди старый Джон, он бы пустил его в дело.
Но Джон кинул свои обидные слова мимоходом и прошёл довольно быстро, так что пока Урвич догнал бы его, он успел бы принять меры защиты.
Всю эту ночь Урвич просидел без сна, смотря на небо, на звёзды, красиво и мирно сиявшие наверху.
И думалось ему, что вот теперь же, вероятно, ещё кто-нибудь смотрит на те же звёзды, но уж, наверное, не находится в таком отвратительном положении, как он.
Завтра они должны были уйти достаточно далеко на север, туда, где могли повстречаться какие-нибудь суда, и завтра наступал решительный день — или спасения, или задуманной расправы с Джоном.
Урвичу почему-то казалось, что спасение невозможно для него и что придётся ему покончить со всем разом.
Часы свои он полагал сочтёнными, и это сознание было и мучительно, и ужасно.
Каждый миг, каждая секунда, каждая минута, которые проходили, приближали неминуемую развязку, и хотя казались долгими, как никогда, но вместе с тем летели быстрее, чем когда-нибудь.
Урвич снова встретил без сна восход солнца и на этот раз любовался им, уверенный, что делает это в последний раз в жизни.
Странно ему было, и уж никак не думал он там у себя, в далёком русском городе, что придётся ему расстаться с жизнью при таких обстоятельствах.
Правда, мечтал он о путешествиях и о приключениях, но в мечтах всё у него выходило прекрасно и, мечтая, он всё-таки сознавал, что это не действительность.
Он постарался добросовестно ответить себе на вопрос: а что если бы он знал, что случится с ним, отправился бы тогда он или нет?
«А почём ты знаешь, что случится ещё и чем всё это кончится?» — словно сказал внутри его какой-то голос.
XXIV
Третий день пребывания на шхуне в качестве кока начался для Урвича так же, как и два предыдущие, но то, что последовало затем, явилось уже совершенно неожиданным и новым.
После обеда старый Джон, задумав обливаться морскою водой, приказал Урвичу наполнить вёдра так же, как сам он наполнял их когда-то для Урвича.
Тот спустил два ведра на верёвке за борт, предчувствуя, что решительный момент наступил и что если со стороны Джона последует ещё какая-нибудь выходка во время обливания, он не выдержит и покончит с ним.
Когда вёдра были наполнены, старый Джон разделся и велел обливать себя.
Урвич заметил, что Джон не следовал благим советам, которые, угрожая пистолетом, давал вчера матросам, когда они требовали от него рому, и сам отведал его изрядное количество, потому что казался сильно выпившим.
Обливать его Урвичу, который был ниже его ростом, было очень трудно и неловко.
Джон требовал, чтобы вода лилась на голову, а сам не нагибался и, недовольный Урвичем, он с отборными ругательствами протянул руку, чтобы схватить его за ухо.
Урвич вытащил нож из кармана и кинулся на старого Джона.
Джон, следивший за малейшим движением Урвича, увернулся в сторону и с ловкостью и силой, которых трудно было ожидать в его старом теле, схватил нападающего за руку. Урвич рванулся, но Джон, как тисками, сжал его и закричал, призывая на помощь.
Рулевой на юте видел эту сцену и тоже закричал.
Трое свободных матросов сбежалось; они облапили Урвича со всех сторон, отняли у него нож и крепко держали его.
Урвич понял, что напрасно погорячился, не выждав удобной минуты, и что теперь всё погибло для него.
— A-а! Мальчишка показывает зубы! — смеясь и быстро одеваясь, заговорил старый Джон. — Нет, братец, молод ты, чтобы провести такого старого волка, как я!.. Держите, держите его! — приказывал он матросам. — Сейчас мы ему, голубчику, покажем, что следует за бесчинство в нашей благородной компании! Ведь компания наша благородная?
Матросы, заранее уже предвкушая удовольствие от зрелища, которое, вероятно, даст придуманное старым Джоном наказание мальчишки, широко ухмылялись и разразились наглым смехом, когда их коновод назвал компанию «благородной».