Он отпер дверь. Корецкий вломился, но, увидев пред собою незнакомого человека, оторопел и остановился на пороге.
— Что тебе нужно? — задал на него окрик Антон Антонович.
Он умел обходиться с пьяными и сразу понял, что пред ним пьяный.
— Дочь! — проговорил Корецкий.
— Какую дочь?..
— Мою, вот эту, — показал Корецкий на стоявшую рядом с Рощининым Маничку.
Микулина в первый раз ещё играла в труппе Антона Антоновича, и тот не знал, что судьба наделила её таким отцом. Он поглядел на Маничку, а она закрыла лицо руками. Это было всё, что могла она сделать. Говорить она была не в силах.
— А в полицию желаешь? — вдруг резко произнёс Антон Антонович.
При слове «полиция» Корецкий вдруг дрогнул весь, съёжился, повернулся и бегом исчез в темноте сада.
Антрепренёр подошёл к Микулиной.
— Это ваш отец? — отрывисто проговорил он.
Маничка молчала.
— Я вас спрашиваю, отвечайте… — повторил антрепренёр.
Маничка опять не ответила.
— Вы языка лишились? — грубо спросил Антон Антонович и тронул её за плечо.
Козодавлев-Рощинин мягко отстранил его руку.
— Вы, прелестный гидальго, языком болтайте, сколько угодно, а рукам воли не давайте, — остановил он Антона Антоновича.
— Я в третий раз спрашиваю, это её отец? — проговорил вконец рассерженный антрепренёр.
— Ну, отец! — протянул Рощинин. — Что ж из этого?..
— А то, — сказал Антон Антонович, — что она может уходить теперь, куда угодно. Мне таких актрис не нужно. Требований моих она не исполняет, а приводить на сцену пьяного отца, который буянит тут… Она больше не служит у меня… Я ни отца её, ни её не велю больше пускать сюда…
— Соломон милостивый, судия праведный, — всплеснул руками Козодавлев-Рощинин, скорчив гримасу, — ведь у неё с вами контракт подписан…
— Я нарушаю контракт, — решительно возразил Антон Антонович.
— А на каком основании? — прищурился Козодавлев-Рощинин.
— На том основании, что поведение её безнравственно… Я не могу иметь дело с пьяницами…
Рощинин покачал головою и сказал:
— Джентльмен благородный, подумайте только, что вы говорите. Идти ужинать с пьяной компанией, по-вашему, не безнравственно и то, что негодяй-отец мучает ни в чём не повинную девушку — тоже не безнравственно?
— Да, впрочем, я вам не препятствую, судитесь, если хотите, — заявил антрепренёр.
Он не боялся суда, потому что знал, что, пока там будут разбирать дело, он успеет с труппой уехать в другой город, а потом ищи его по России…
— Я судиться не буду, — успокоил его Рощинин, — а если вы действительно отказываете ей, то и я уйду…
Антрепренёр махнул рукою.
— Скатертью дорога… Другого найду…
— Так и запишите так, розанчик сладкий!..
— Ну, а теперь уходите вон! — крикнул Антон Антонович.
— Уйдём, уйдём, — заключил Козодавлев-Рощинин и, взяв опять Микулину под руку, увёл её из театра через зрительный зал.
VIII
— Ты, Манюша, не тревожься! Всё это вздор и пустяки, — успокаивал Козодавлев-Рощинин свою воспитанницу, когда они вернулись домой, то есть в гостиницу, где занимали два номера рядом.
Номера были дешёвые, те, что предназначались для лакеев, приезжавших с важными господами, останавливающимися в больших комнатах с окнами на улицу.
— Как же пустяки? — тоскливо возражала Микулина, вытирая платком заплаканные глаза, — ведь нас выгнали, дядя Андрей…
Она уже несколько раз принималась плакать и делала усилия, чтобы удержаться.
— Ну, какое там выгнали! Это пустяки, — повторил Козодавлев-Рощинин.
— Да ведь он прямо сказал, что не велит меня пускать, а из-за меня и тебя прогнал, за что же ты-то терпишь?.. И как же мы теперь будем, ведь у нас денег нет…
— Нет, Манюша; это ты истинную правду сказала!..
— Так как же? Ведь надо уезжать в другой город?
— Никуда мы не уедем, а останемся служить по-прежнему здесь… И деньги будут… Завтра хороший сбор будет, ручаюсь за это, а тогда я возьму у антрепренёра…
— Да ведь он же сказал, что мы не служим… И из-за меня это!..
— Пустяки, милая, ему не обойтись без меня, да и завтрашний сбор от меня зависит. Увидишь — завтра же он за мною пришлёт. Я ему нарочно свой фортель не открывал. Без меня ничего не сделают, а сбор-то необходим. Антон-то этот самый Антонович знает, что публику приучить надо, чтоб она ходила в театр: заманить сначала, а потом уж и пойдёт… А сам он это сделать не умеет. Вот я и выручу…
— А выручишь? — спросила Микулина немного уже более спокойным голосом.