— Мне бы сегодня выпить, — сказал опять Корецкий, — опохмелиться только…
Козодавлев-Рощинин развёл руками и произнёс:
— Ну, уж этого не очистится. Сегодня ничем не могу служить, сокровище моё. Завтра — другое дело. И помните только, завтра можете рассчитывать на меня, если сегодня о вас слышно не будет. Пожалуете опять в театр со скандалом — сами всё дело вконец испортите… А теперь честь имею кланяться. До свидания, милейший мой!..
И комик встал и расшаркался.
Корецкий тоже поднялся. Он поднялся и остановился, не желая сразу уйти, как будто ещё хотел сказать что-то, но забыл.
— Вот что, — вспомнил он, — дайте мне хоть папиросу…
— Это я могу, — подхватил Козодавлев-Рощинин, — это я могу…
Он отправился за ширмы, взял портсигар и высыпал в руку Корецкого все папиросы, какие там были.
Их было не много — всего четыре штуки… «Бабочка», шесть копеек десяток, что значило, что комик «находился под конём», как говорил он обыкновенно. Когда же он находился «на коне», он курил не дешевле, как в двадцать пять копеек двадцать пять штук!..
Получив папиросы, Корецкий удалился, а Козодавлев-Рощинин остался в раздумье.
Всё зависело теперь от того, пришлёт за ним антрепренёр или нет…
«А если не пришлёт, — подумал комик, взвешивая в руке портсигар, — вот эта вещь выручит. За него в закладе дают тридцать рублей!»
Серебряный портсигар — подношение публики — не раз уже «пускался в оборот» и теперь более, чем когда-нибудь, стоило, в случае чего, прибегнуть к этому обороту, потому что он мог принести важный результат — полное освобождение от господина Корецкого…
Козодавлев-Рощинин положил портсигар, прищёлкнул пальцами, подошёл к запертой и заставленной комодом двери в соседний номер и постучал в неё:
— Маничка, ты проснулась?
— Проснулась, встала, — ответил голос Манички.
— Ну, так поздравляю, всё хорошо, милушка… Всё хорошо будет…
— А что, разве из театра присылали? — спросила она.
— Нет, но, в случае чего, портсигар у нас есть!..
Маничка ничего не ответила.
Она знала, что портсигар — последнее их средство…
X
Козодавлев-Рощинин заходил по своему номеру.
Вчера он очень определённо, чтоб успокоить Микулину, уверял её и приводил доказательства, легко находя их, что антрепренёр наверное обратится к нему, но сегодня он в душе немножко беспокоился, будет ли это так. Он знал, что Антон Антонович упрям, пожалуй, чего доброго, захочет поставить на своём и рискнёт распустить труппу, если дальнейших сборов не будет, но не придёт с повинной.
Если даже он и надумает прийти, но опоздает, то сегодняшний фортель может не удастся…
Козодавлев-Рощинин посмотрел на часы.
Было десять часов утра — теперь ещё можно было что-нибудь сделать, а через два часа время будет уже упущено…
«Ну, тогда портсигар, тогда портсигар!» — волновался Козодавлев-Рощинин, принимаясь быстро умываться и одеваться на всякий случай.
Но ему не пришлось закладывать портсигар.
Он, уже совсем готовый, завязывал у зеркала галстук, когда в дверь просунулась голова маленького актёра Волпянского на роли простаков — того самого, который любил употреблять иностранные словечки.
— К вам можно, Андрей Иванович? — спросил он.
Козодавлев-Рощинин, понадеявшийся, не сам ли это антрепренёр, поспешно повернулся, но, увидев Волпянского, поджал губы и равнодушно произнёс:
— Милости просим, сокровище моё.
— Как же сегодняшний сбор, Андрей Иванович? — заговорил Волпянский, войдя.
Козодавлев-Рощинин пожал плечами:
— А мне что! Я со вчерашнего дня не служу, отставку получил.
— Абшид, то есть, — сказал Волпянский. — Ну, вот я по этому поводу и объявился к вам. Вчера, как вы ушли, мы все на Антона Антоновича насели: как же так, говорим, без Андрея Ивановича? Ну, он туда-сюда, говорит, что он не серьёзно…
— Да я-то серьёзно, мамочка моя, — остановил его не без некоторой смелости Козодавлев-Рощинин, почувствовав уже почву под своими ногами.
— Ну, что там, — перебил его Волпянский, — ну, стоит ли, Андрей Иванович? Мне поручено вчерашнюю интермедию кончить, исчерпать то есть…
Он хотел сказать «инцидент», но вместо этого махнул «интермедию».
— Я к вам метеором послан, — продолжал он, опять некстати употребив словцо «метеор», которое совсем не шло сюда, — Антон Антонович говорит, что если уладится, и сегодня вы дадите хороший сбор, он вам флакон вина поставит…
— Когда же он это говорил?
— Вчера вечером при всех, он и на разговор меня с вами вчера при всех уполномочил, чтоб я сегодня утром сходил к вам.