«Что за чертовщина?! — подумал Иона. — Карла, он и есть карла. Намедни, третьего или четвертого дня, они схоронили почти такого же уродца. Однако знатный был цирюльник… На всем Подоле нельзя было найти лучшего. Может, это его брат? Приехал из-за границы и пришел в погребальную контору с какой-нибудь претензией…»
— Мне надо говорить с хозяин контора, — веско сказал карлик и, словно для убедительности, пристукнул о пол красивой резной тростью черного дерева.
— Я вас слушаю, — ответил Ваник.
— Мне хотелось бы побеседовать с вами наедине, — сказал карлик, бросив на Иону пронзительно-острый взгляд.
— Как прикажете, — ответил Бабаян и кивком головы указал Ионе на выход.
Балагула с большим удовольствием поторопился покинуть контору. Ему вдруг стало очень неуютно в присутствии этого странного карлы. От уродца веяло могильным холодом. А уж в чем, в чем, но в этом вопросе Иона хорошо разбирался. «Вурдалак какой-то, — думал он, усаживаясь в фургон с шанцевым инструментом. — Точно вурдалак, чтоб мне завтра не дали опохмелиться…»
На этой сцене с участием Ионы можно опустить занавес. Что касается Ваника Бабаяна, то он закрыл дверь погребальной конторы на засов — уж неизвестно почему — и предложил карлику собственное кресло с изрядно потертой кожаной обивкой. Ваник обставил контору по высшему разряду (то есть все, что можно было, обил рытым бархатом, покрасил приятными глазу красками и покрыл сусальным золотом), а на кресле сэкономил, благо его почти не было видно из-за письменного стола.
Обычно клиенты сидели на венских стульях — они были весьма прочны и могли прослужить очень долго, — но карлик произвел на Бабаяна столь неизгладимое впечатление, что Ваник просто не мог позволить, чтобы тот гремел своими костями на жестком деревянном сиденьи.
Наверное, немец оценил такую жертву со стороны хозяина погребальной конторы, потому что его суровое лицо на миг утратило жесткость черт, и тонкие сухие губы изобразили подобие поощрительной улыбки.
— Моя просьба несколько необычна… — начал карлик, не спуская с Ваника своих черных, как самая темная ночь, блестящих глаз. — Скажите, в Киеве есть старинное кладбище, на котором уже давно никого не хоронят? Подальше от центра, где-нибудь на окраине…
— Да… есть.
— Вот и отлично! — почему-то обрадовался карлик. — Это то, что нужно.
— Но я не понимаю…
— А вам ничего и не нужно понимать, — отрезал немец. — Внимательно слушайте и, как у вас говорят, мотайте на ус. Ночью на том кладбище нужно вырыть могилу предельно возможной глубины. Только не до водоносного слоя! Яма должна быть сухой. В этой могиле вы похороните цинковый ящик, который доставят вам к утру. Затем перемешайте три бочки мазута с песком, присыпьте этой смесью ящик на метр-полтора, утрамбуйте хорошо и опустите в яму настоящий гроб. Потом могилу закопаете и поставите надгробный камень. Мазут и надгробие вам привезут вечером, перед началом работы. Когда все будет закончено, могиле нужно придать старый, заброшенный вид. Как это сделать, уверен, вы знаете.
С этими словами карлик вдруг поднялся, подошел к двери и принес оттуда большой саквояж. Наверное, он оставил его там, когда вошел в контору. В пылу перебранки с Ионой Бабаян не заметил, с чем пожаловал таинственный уродец.
Открыв саквояж, немец не без усилия достал оттуда шкатулку, поставил ее на стол перед Ваником и небрежным движением поднял крышку. Бабаян оцепенел. Шкатулка была доверху наполнена золотыми царскими червонцами!
— Это аванс, — добил его карлик. — По окончании работы получите еще столько же.
Глядя на золото и слушая слова немца, Ваник тут же решил, что за такие огромные деньги он может зарыть в могиле не только цинковый ящик, но и Балагулу в придачу, который конечно же по пьяной лавочке проболтается о тайном захоронении своим дружкам-анархистам. Что могло быть в ящике, Бабаяна не интересовало. Заказ есть заказ. Его нужно выполнять. Он всего лишь хозяин погребальной конторы, а не сыщик полицейского управления.
Однако у Ваника оставались кое-какие вопросы. У него в последнее время начала побаливать поясница, и по вечерам, кряхтя под сильными руками жены, которая делала ему массаж, втирая какие-то противные мази, он повторял, словно заклинание: «О, эти годы… О, эти годы…» Поэтому, вспомнив свои страдания, Бабаян немного помялся, но затем отважился и робко сказал:
— За одну ночь вдвоем с помощником мы не сможем вырыть яму такой большой глубины…