Устроившись гребцом на корабле, моему единственному родственнику, спустя несколько месяцев после катастрофы, посчастливилось оказаться в Иерусалиме. Имущество семьи позволило ему неплохо устроиться на земле предков. Немолодой уже Элеазар женился на еврейской девушке, которая родила дочь, а через год сына. Так мой род был спасен, и снова все семейство благодарило хитон Иисуса.
Однако прежнего могущества и многочисленности моя семья уже не достигла. Во времена владычества восточных ромеев, Иерусалим был одним из величайших городов империи, но вскоре мир утратил покой. Чужие народы, не ведающие нашего Бога и Сына Его, много раз вторгались в Иерусалим, оставляя после своих визитов разрушение, боль и кровь. Сначала были персы, потом Палестину захватили арабы. При разных халифах отношение к иноверцам было различным, но любви к евреям не испытывал никто из мусульманских властителей Иерусалима.
В последние столетия все мои предки имели только одного ребенка; казалось, что он рождался только для того, чтобы получить Хитон, родить наследника и на смертном одре передать ему священное одеяние. Только у моего прадеда явилось на свет три сына. Традиция рода, кажется, изменилась к лучшему; сыновья подрастали, но тут настали черные времена халифа Хакима. Сей владыка Востока с невероятной ненавистью относился ко всему, что не имело отношение к пророку Мухаммеду и его вере. Он приказал сравнять с землей Храм Гроба Господня и часовню на Голгофе – то свершилось в 1009 году по Рождеству Христовом. Все не подвергшиеся разрушению церкви, монастыри обращались в мечети или конюшни. Христиане Святой земли единственное спасение видели в принятии мусульманства.
Тогда погибли два сына моего прадеда, а с третьим – моим дедом – предок отправился в Рим. В Италии мы жили последние сто лет – там родился мой отец и я. Моя семья не бедствовала на новом месте, но самого главного не обрела. Мы с женой не смогли родить наследника. Жена представляла, что значит для нас хитон и как важно его передать новому поколению, и страшно переживала из-за этого. Потому, наверное, и преждевременно оставила этот мир.
Страдали и мы с отцом. Но тут пришла весть, что христиане пошли отнимать у иноверцев Святую землю, а скоро весь Запад праздновал обретение Гроба Господнего. Отец решил, что нужно отправляться в Иерусалим, к святым местам, а там Небо должно подсказать, как распорядиться хитоном Спасителя.
Почти все деньги мы потратили, чтобы купить места на корабле – они были слишком дороги, потому что множество пилигримов устремилось в Иерусалим. Отец вскоре умер, а я почти ежедневно ходил к Голгофе. И только когда встретил тебя, понял, зачем я это делал. Я убедился, что пришел человек, которому необходимо передать хитон. И теперь моя душа спокойна.
– Ты желаешь оставить тамплиерам хитон Спасителя, хранившийся в твоей семье множество столетий?!
– Я передаю его тебе, а ты распоряжайся им по собственному усмотрению. Я верю, что он окажется в надежных руках.
– Но, может быть, ты родишь наследника – ведь ничего не поздно, пока мы живы.
– Нет. Довольно хитону Спасителя храниться у одного-единственного человека; это, по меньшей мере, несправедливо. И то, что у меня нет наследника – тоже знак, что пора отдать святыню людям.
– Ты можешь владеть хитоном до своей кончины, распорядившись им в завещании, – Гуго де Пейн долго не решался принять бесценный дар.
– Нет. Ты же видел, что мы едва не лишились реликвии нынешней ночью. Только чудом она не погибла в огне, затем ее почти отняли грабители, для которых хитон, скорее всего, явился бы простой одеждой.
– Что для тебя сделать, мой добрый друг? – расчувствовался магистр, что даже смахнул слезу. – Слова благодарности здесь слишком незначительны, а деньги… эта вещь бесценна. Во всем мире нет денег, чтобы оценить хитон Спасителя.
– Ты правильно заметил: хитон принадлежит Иисусу, и перед Ним тебе держать ответ, Его благодарить.
Магистр не спешил явить бесценный дар иудея даже братьям-тамплиерам. А поскольку рыцари ничего не ведали о хитоне, то и продолжали изредка бросать косые взгляды на поселившегося среди них странного иноплеменника. На третий день Понтий объявил де Пейну, что собирается уходить.