— Где мы, во имя Бога?
Морэй заметил, что голос Синклера, хотя всё ещё слабый, заметно окреп. Прежде чем ответить, Лаклан привстал на цыпочки, от души потянулся и помахал руками, разминая плечи.
— И почему я не могу двинуться? К чему я привязан? — продолжал расспросы Синклер.
Морэй взъерошил волосы друга.
— Что ж, благослови тебя, Господи, Алек, я в порядке, спасибо. Просто волоку твою не слишком лёгкую тушу через эту проклятую пустыню. И рад слышать, как ты ворчишь, — стало быть, ты тоже в порядке.
Морэй начал говорить шутливым тоном, но постепенно его голос становился всё серьёзнее и серьёзнее.
— Двигаться ты не можешь, потому что связан на манер свиной туши. Связан ты потому, что только так я мог помешать тебе размахивать больной рукой. У тебя сильный перелом, из-за боли тебе становилось всё хуже, ты метался и бредил. Мне пришлось смастерить для тебя лубки из арбалетных болтов, закрепить руку, привязав к твоему боку, а тебя, чтобы ты не свалился, прикрутить к этой волокуше. Только благодаря ей у нас есть надежда добраться до безопасного места. Тут повсюду кишат сарацины. Что касается того, где мы находимся, — не имею не малейшего представления. Мы где-то в пустыне, направляемся на юго-запад, к Назарету, потому что ничего лучшего просто не пришло мне в голову. Я случайно подслушал разговор двух сарацинских отрядов и, насколько понял, Саладин захватил Ла Сафури, поэтому там прибежища не найти. Штуковину, на которой ты лежишь, мне пришлось позаимствовать у сарацинского мертвеца, и с тех пор я тащу тебя по Святой земле.
Морэй умолк, глядя, как его друг размышляет над услышанным. Лицо Синклера выглядело уже не таким измученным, как раньше. Хотя, возможно, так лишь казалось из-за света висевшей высоко в небе луны.
— Так это ты меня везёшь? Как? — после некоторого раздумья спросил Синклер.
— С помощью верёвок. Кожаной упряжи.
— Хочешь сказать, как лошадь?
Морэй ухмыльнулся, развязывая шнурки бурдюка с водой.
— Вот-вот, та же самая мысль приходила в голову и мне. Как лошадь. Рабочая коняга. Видишь, кем я стал по твоей милости?
— Ты сказал, повсюду рыщут сарацины. Почему?
— Не знаю. Возможно, ищут беглецов вроде нас, спасшихся с поля хаттинского побоища. Слава богу, ты выглядишь уже лучше. Давай, глотни чуток.
Морэй опустился на колени и поднёс бурдюк с водой ко рту Синклера. Напившись, раненый обвёл взглядом залитую лунным светом пустыню.
— Ты представляешь, где мы находимся?
— К юго-западу от Хаттина и Тивериады. Возможно, в четырёх или пяти лигах. Мне кажется, я протащил тебя не меньше пяти миль, а мы ведь в придачу шли всю прошлую ночь. Ты это помнишь?
У Синклера был почти обиженный вид.
— Конечно помню.
Но, помедлив, он признался:
— Правда, помимо этого, мне запомнилось не многое.
— Неудивительно. У меня в мешке имелось одно снадобье. Я дал его тебе, и ты заснул как убитый. Проспал много часов подряд. Кстати, как твоя рука? Очень болит?
Синклер сделал неопределённое движение.
— Не слишком. Болит, но боль... в общем, не резкая.
— Вот-вот, это действует снадобье. Позже я дам тебе ещё.
— Только этого не хватало! Не нужно мне никакого зелья! Морэй пожал плечами.
— Сейчас, конечно, не нужно. Но потом, если ты снова начнёшь бредить, решать придётся мне.
Он всмотрелся в небо, словно ожидая появления облаков.
— А пока нужно продолжать путь. Луна стоит высоко, у нас есть ещё пара светлых часов, но, когда я перестану видеть, куда ступаю, нам обоим придётся туго.
— Ладно, тогда воспользуйся лунным светом и для того, чтобы присмотреть укрытие. Пара часов мало что изменит, особенно если мы не знаем, где находимся и куда направляемся. Но как насчёт воды? Хватит ли нам воды?
Морэй поднял бурдюк.
— Вода пока есть, и, пока она плещется в бурдюке, всё в порядке. Но когда закончится, нам останется положиться лишь на милость Божью.
— Лаклан, всякий, скитающийся в песках, должен полагаться на Божью милость. Без помощи Господа мы тут сгинем.
— Что ж, завтра выяснится, насколько он к нам благосклонен. А сейчас я двинусь дальше, а ты лежи спокойно и не волнуйся.
Морэй вернул бурдюк с водой на место, тщательно закрепил, снова приладил упряжь и двинулся в путь.
После этого друзья не разговаривали, потому что оба знали, как далеко разносится по ночной пустыне любой звук, и не имели ни малейшего желания привлечь к себе внимание. Морэй быстро поймал ритм ходьбы, который раньше держал часами, но понимал, что всё больше и больше устаёт. Стиснув зубы, шотландец приказал себе не обращать внимания на боль в икрах и бёдрах, сосредоточившись лишь на том, чтобы размеренно переставлять ноги.