Синклер нагнулся и снова передал мусульманину бурдюк с водой.
— Расскажи мне об этом, раз уж нам нечем больше заняться. А потом поищем твою еду и воду. Так что же с тобой случилось?
Смуглый сарацин задумался, помолчал, а потом кивнул и начал свой рассказ.
Звали его аль-Фарух, он со своим отрядом находился в окрестностях городка Ибелин на побережье, когда гонец султана доставил ему приказ направляться в Тивериаду. Отряду предстояло проделать путь в восемьдесят миль, и воины выступили немедленно, но через некоторое время им повстречался раненый человек, бежавший из деревушки, на которую напали разбойники. По словам беглеца, грабителей было не так уж много, около двух десятков, но в деревне почти не имелось мужчин, способных сражаться, и никто не смог дать шайке отпор. Название деревушки, которое ничего не значило для Синклера, сразу привлекло внимание аль-Фаруха, потому что там проживал престарелый дядя, почитаемый брат его матери. Мысль о том, что по вине безбожных грабителей дядя, любимый и уважаемый всей семьёй, мог пострадать или даже погибнуть, настолько разъярила аль-Фаруха, что он приказал своим людям следовать намеченным путём, а сам во главе десятка избранных спутников поскакал, чтобы расправиться с разбойниками.
— К сожалению, — промолвил сарацин после продолжительного, сокрушённого молчания, — в гневе и негодовании я недооценил своих противников. Приняв слова беглеца за чистую монету, я не знал численности врага.
В результате он и его спутники угодили в хитроумно устроенную засаду в обнесённом стенами вади, и семерых бойцов застрелили из укрытия прежде, чем их командир успел опомниться. Прорваться удалось только Саиду, Аруфу, самому аль-Фаруху и ещё одному воину, который скоро истёк кровью. Пал и его раненый конь, а лошади Аруфа, брюхо которой было вспорото, так что кишки волочились по земле, Саид из милосердия перерезал горло. Тогда Аруф, зажимая тряпкой кровоточащую рану в паху, взобрался на коня позади Саида, и они втроём продолжили путь, пока не нашли это место, где и остановились на ночь.
Саид, единственный из троих не получивший ран, первым делом остановил кровотечение в паху Аруфа, посыпав рану каким-то кровоостанавливающим порошком и плотно перебинтовав. Потом занялся ногой аль-Фаруха — арбалетный болт сломал какую-то небольшую кость. Саид промыл рану, вправил кость и наложил лубок и повязку, дававшие надежду, что рана полностью исцелится.
Ту ночь они провели здесь, а когда наступил рассвет, стали размышлять, как быть дальше. Основной отряд к тому времени ускакал далеко вперёд. Возможно, соратники остановились, чтобы подождать их, может, даже повернули назад, чтобы их поискать, но все трое понимали: вероятность того, что их найдут, невелика. Они сами должны были себе помочь. Аль-Фарух решил отправить Саида на поиски отряда, однако Аруф принялся возражать, уверяя, что теперь, когда его рана перевязана и кровотечение остановилось, он чувствует себя настолько хорошо, что тоже примет участие в поисках. Если они с Саидом разделятся и один двинется на север, а другой на восток, вероятность встречи со своими будет гораздо больше.
На том и порешили.
Аль-Фаруху, которому раненая нога не позволяла сесть на коня, предстояло остаться здесь с недельным запасом еды и воды: за неделю кто-нибудь из двоих его товарищей обязательно вернётся с помощью. А может, оба.
Два воина уехали, повесив круглый щит аль-Фаруха на его вонзённое в землю копьё, чтобы на обратном пути сразу найти командира.
— Теперь ты знаешь столько же, сколько и я, ференги, — заключил аль-Фарух, назвав Синклера арабским словом, означающим «франк», и снова погрузился в молчание.
Синклер тоже сидел молча, размышляя над услышанным. Если Саид спасся во время песчаной бури и нашёл своих товарищей, они вернутся сюда, и тогда христианскому рыцарю конец. Пока у него ещё была возможность уехать, попробовав взобраться на покладистого коня даже без помощи опорного камня. Он уже решил пойти проверить, на месте ли жеребец, но, едва приподнявшись, снова сел и обратился к сарацину:
— Откуда ты знаешь наш язык?
— Один из ваших языков, — сухо ответил тот. — Когда ты заговорил поначалу на том, первом, языке, для моих ушей он прозвучал, словно галдёж джиннов. Что это был за шум?
Синклер ухмыльнулся, впервые за долгое время.
— Это гэльский язык, язык моего народа, живущего в Шотландии, где я родился.
— Значит, ты не франк?
— Нет, я из тех, кого называют скоттами, но моя семья родом из Франции, переселилась в Шотландию сто лет тому назад. Когда воинов призвали явиться сюда, я вступил в войско.