Вскоре от холода он не выдержал и свалился перед изъеденной деревянной дверью. Это услышал мастер Брумштейн.
Мастер Брумштейн делал свои башмаки вручную. Затем продавал их в рассрочку. Никто не платил ему больше половины оговоренной цены. Когда он шел получать деньги, ему не платили, возражая, что башмаки плохо сделаны. Если же сапожник настаивал, ему давали бутылку водки и выгоняли ударами палки. Старик возвращался в мастерскую, плача, глотал спиртное и взывал, пьяный, к своему божеству Ципельбруму — деревянному идолу с человеческим голосом, который однажды спустится и дарует ему счастье.
Он пел свои псалмы, когда понял, что в дверь стучатся. «Кто хочет прервать в этот час мою молитву? Посмотрим». И он увидел Октавио, распростертого перед дверью. Башмачник ощутил дрожь, жжение в глазах, жужжание в ушах. Он заворочал пересохшим языком:
— Ципельбрум явился!..
Кожа Октавио так загрубела, что ее легко можно было принять за дерево.
Мастер Брумштейн втащил обморочного Октавио внутрь, поискал молоток, прибил гостя к стене, зажег перед ним три свечи и стал ждать.
Очнувшись, Октавио решил, что грезит. Он был прибит гвоздем к стене темной комнатки, полной пустых бутылок, кусков кожи, гипсовых болванок,
а перед ним стоял на коленях пьяный старик и рыдал, колотя себя в грудь недоделанным башмаком.
— Кто ты? — спросил Октавио.
— Он говорит человеческим голосом! Не двигая губами, он ведь деревянный! О Ципельбрум, я знал, что однажды ты придешь и даруешь мне счастье!
— Какого счастья ты ждешь от меня?
— Чтобы мои должники расплатились со мной!.. Ведь будет так, да? Если мне заплатят, у меня появятся деньги. Если появятся деньги, напиваться станет опасно. Придет бургомистр и прочтет мне нотацию; придет полиция и оштрафует меня; придут соседи просить, чтобы я вступил в сообщество мастеров-трезвенников; жизнь моя станет невыносимой, я не смогу пить и петь псалмы… Хотя, конечно, больше не нужно призывать тебя в псалмах, потому что ты здесь. Что я буду петь теперь? Таково было мое прежнее счастье. Ты должен рассказать мне о новом счастье.
— Я не знаю ничего о счастье, вися здесь, в твоей комнате.
— Говори, а то побью! — объявил мастер Брумштейн, доставая хлыст.
— Я правда не знаю! — ответил устрашенный Октавио.
— Ципельбрум знает все! — взревел старик и стал избивать его. Он так усердствовал, что Октавио принялся стонать всеми порами кожи. Эти жалобы еще больше разгорячили сапожника, который, попивая водку и работая хлыстом, грозился хлестать его не один час. — Теперь я знаю, что делать, когда я пью: избивать моего Господа Ципельбрума!
Этот новый псалом имел не мистический, а чувственный оттенок.
С Октавио что-то произошло. Измученный, он перестал кричать, но голос все рвался из его внутренностей.
— Спасибо, мастер Брумштейн! Голос отныне свободен от моей воли!
Сапожник был в недоумении. Он начал поиски. Через некоторое время он подошел к Октавио и приложил ухо к его телу. Улыбнулся. «Голос должен быть в моей власти!».
Он взял нож, всадил его в тело божества, вскрыл грудь. Октавио хотел было взмолиться: «Ты нашел его, не отнимай его у меня», но у него не было голоса. Тот разливался, свободный, как молодой зверь.
Покинув мертвое тело бывшего хозяина, он обежал комнату, потом выскочил в окно и затерялся вдалеке.
Мастер Брумштейн слышал, как удаляется голос. Он сделал последний глоток, снял со стены труп, затащил его за дом и, перегнувшись через ограду, закинул во двор соседу. Тут же сбежались семеро больших псов.
Укладываясь спать, мастер Брумштейн воскликнул:
— Это был не Ципельбрум!
191. ЛЕНИВЫЙ
Год за годом старый тибетский монах в своем убежище среди снегов вращал, подремывая, молитвенный барабан. Приводимый в движение вялой рукой толстый цилиндр вращался и вращался, вознося к небесам колебания священных букв. Но поскольку Бог поощряет усилия, а не леность, то в час смерти монаха он даровал райское блаженство барабану, а монаха отправил в ад.
192. ПОЛЗАЮЩИЙ МУЖ
Не углубляться в то, что надо мной; не исследовать то, что сильнее меня; не пытаться познать то, что превосходит мое разумение; изучать то, что мне доступно и не заботиться о вещах таинственных? Эта идея не по мне. Я хочу приподнять краешек покрова. Ясности, будьте добры! И однако же, множество идей приходят мне на ум, но я не прояснил пока ничего. Что это? Его эксперимент? Ловушка? Занятие, чтобы прогнать скуку? Может, надо было реагировать как-то по-другому? Я припомню все факты. Возможно, от меня ускользнула некая деталь, служащая ключом.