Лучик утреннего летнего солнышка заглянул в окошко, и тут Дарёнка проснулась:
— Никогда ещё я такого дивного и странного сна не видела… Надо бабушке рассказать, и Тобику. Может, они растолкуют, что значит такая страшная сказка во сне…
— Нагулялся? — баба Нюра разливала по кружкам парное молоко, на столе уже лежал свежий хлеб и печёные в печной золе с вечера картошки. — Чегой-то ветерок там нынче, а ты ни свет, ни заря в поле?
— А там, за деревней, так здорово ковыль на ветру волнуется, вот бы на коне поскакать по нему…
— Дак ослика свого запрягай, да вперёд! Только где ты разгонишься-то, пашня кругом. Завтракать садись, казачок…
— А я сейчас сон видела, в нём степь такая бескрайняя, красивая, — Дарёнка выехала из спальни на своём стульчике, — сказочный сон!
— Степь, да и всё?
— Не, баб, ужас какой-то…
И Дарёнка рассказала свой волшебный сон бабе Нюре и Тобику. Бабушка тоже знала, что сны Дарёнки неспроста бывают:
— Тут, похоже, история, так сразу и не понять, к чему это всё. А пошли-ка после завтрака отведу я вас в школу, к Никитичу, может, он чего растолкует.
Тобик удивлённо оторвался от молока:
— Какую школу? Каникулы же…
— Не волнуйся, мученик науки, — Дарёнка улыбалась, глядя на Тобика, — В этой школе страдать не придётся. Помнишь, в первый день, говорила я тебе про чудо у нас тут? Пора тебе его увидеть!
— Эх, господи, — тяжко вздохнула баба Нюра, — начудила бабка, сама не знала, что так-то могёт быть, — и стала рассказывать:
— Дарёнка-то как взрослеть стала, вижу, годочков семь уж ей должно быть, прямо горе мене взяло, чего, думаю, старая, наделала! Все ребятишки в эту пору в школу идуть, а я золотце моё прячу, боюсь, в интернат её у меня отберуть, да ножки у неё нехожалые, как она там без меня, пропадёть ведь… Вот пошла я как раз на кладбище сельское наше прибрать могилки, к каким родственники не приезжають. Дошёл черёд до оградки учителя нашего сельского, Ивана Никитича. Он как с войны пришёл, так всю жизню в нашей школе и работал, до самой смерти. И мене выучил, и отца твого, Тобик, да всё село, почитай, его ученики… По всей стране теперича разъехалися, я одна тута, караулю… Рву я бурьян-то на могилке, а сама заливаюся горькими слезьми: «Эх, Иван Никитич, Иван Никитич, лежишь ты, а школа твоя вся развалилася, уж и стенков-то нету, один бугор от неё с кирпичами, да и села нашего нету, одна я, дура старая, было осталась, да вот на старости лет внучку Бог послал, ей в школу пора. Нынче грамотеи все, такая пошла жизня. Как же быть-то мне теперя, кто ж её, Дарёнушку мою, наукам разным научит, как ты нас учил…» Вот прибрала я на могилке-то, иду назад, и вижу — идёт мне навстречу от церкви нашей по дороге к школе Иван Никитич, молодой, высокий, красивый, в очках своих круглых, в гимнастёрке, в сапогах — как с фронта пришёл. Как живой идёт. Думаю, всё, умом тронулась, допричиталася… А он мне и говорит: «Не зря я тебя, Нюрка, больше всех учеников любил. Душа у тебя чистая, за это Бог тебе Дарёнку и послал. Ты не бойся меня, помогу я твоему горю. Школа моя при мне осталась, не всё то видно, что есть. И старые кирпичи наладятся, и старый учитель пригодится, коль нового ничего нет. Буду я учить твою Дарёнку, приводи её завтра в школу». Я и обомлела вся: «Как же это, Иван Никитич, как оно такое могёт быть-то?» А он и отвечает: «А как мы в войну победили, как весь народ выучили, как страну из руин подняли? Если надо — то будет! Не тушуйся, Нюра, не для того мы на свете жили, чтоб так просто умирать!» Вот и вожу я Дарёнку в школу, а сегодня и тебя, Тобик, поведу.
— Как тебе, братишка, интересно будет поучиться у призрака старого учителя?
— Даже очень!
— И мне, и меня тоже в школу возьмите! Я же самый умнейший из всех белок на свете, мне учиться надо! — Увлечённые рассказом бабы Нюры ребята не заметили, как в избу пролез Рыжик. Он тоже всё слышал.