— Ай ты, господи! Не ладно-то как! Глупой ты… и заступа нету… — Баба Нюра гладила по голове внука и старалась изо всех сил не плакать, — на добыче думать головой надо, по сторонам-то глядеть, когда такое дело, это тебе не дома на лавке в шахматы играть! Энти-то не люди — шакальё! Много яво развелося, поскотинился народец, какия с гнильцом были. Энто раньше говорили — один с сошкой, семеро с ложкой, а счас их куда там семеро, семьдесят семь уж. И каждый себе царём мнить. А жизня твоя для них ничаво не стоить… Теперича деньги унюхали, дак не отстануть…
Дарёнка, не стесняясь, плакала над коробкой, где свернувшись, лежал Рыжик. Тобик сел рядом. Она уткнулась ему с плечо, тихо спросила:
— Очень больно?
— Да ничего, терпимо. Сначала вообще ничего не чувствовал, Сейчас ноет. Пройдёт.
Баба Нюра вышла, потом вернулась, поставила около печки топор и вилы.
— В дом-то вряд сунуться… А сунуться, тута мы их встренем, отобьёмся, Бог дасть… Глядеть надо. Дарёнка-то у нас нехожалая, вот беда. А там-то уж прятаться придётся тебе от них. И выпускать тебе теперя боязно, и дома через них сидеть — много чести для дряни такой. От ведь горя… — баба Нюра ещё долго вздыхала и ворчала что-то себе под нос.
Вечером по телефону маме Тобик ничего не рассказал. Решил не расстраивать. Следов того, что он заходил домой днём, когда все были на работе, не заметили. Там было всё нормально. Алёнка по нему скучала, мама и отчим работали, а денег всё равно не хватало. Одна из двух погоревших соседских старух вернулась жива и невредима, уже делала ремонт. Другой так и не было.
Пришедший в себя окончательно к вечеру Рыжик рвал и метал. На вывихнутую лапку наступать он пока не мог, прыгал на трёх. Обещался за всё рассчитаться, выследить и наказать злодеев. Баба Нюра его поддержала:
— Поглядеть за ними надо. Как лапка заживёть, займись. Да и рассчитаться можно, если только с умом… Таким укорот давать надо, больно распоясалися. Я вам старую сказку обещала, дак садитесь, расскажу на сон грядущий, можа, не так тяжко будеть. Хотите?
— Да, да!
— Ну слухайте!
Завечерело. Раны и ушибы стали ныть потише. А главное — душа у Тобика успокоилась, оттаяла. Он не один, все живы, вокруг родные люди — значит, всё хорошо. Выстоим, отобьёмся, всё заживёт, горе забудется, а добро останется…
— Жил в одном селе барин, уж до чего злющий был да жадный — ни в сказке сказать, ни пером описать, весь народ им битый да ему должный был. Мироед, а не барин. А любил он премудрости разные, да при всяком случае любил учёным себе показать. Вот раз нанялся к тому барину один бедняк батрачить, за скотиньи харчи, с утра да до ночи. В первый день велить барин печь затопить, а как батрак огонь развёл, спрашиваеть: «Что энто ты, дурак, в печи сотворил?» «Огонь, господин хороший! — отвечаеть работник. А барин хрясь яво по морде: «То не огонь, а красота!» Стерпел батрак, такая уж бедняцая доля…
На другой день опять барин с вопросом. Сидить в уголку хозяйская кошка, сметанку с блюдца лижеть, да мурлыкаить. Показываить барин на кошку, и спрашиваить: «А знаешь ли ты, дурак неотёсаный, кто это?» Батрак отвечаеть: «Кошка это, добрый господин!» А хозяин его опять по морде, да приговариваить: «То не кошка, а чистота!» Утёр кровь работник, да опять стерпел.
А на третий день велить барин натаскать воды из колодца. Несёть батрак вёдра с водой, а барин яво и спрашиваить: «Чаво у тебе, дубина сиволапая, в вёдрах?» «Вода энто там у мене, хозяин-батюшка!» — говорить батрак. А барин опять с кулаками, бьёть да приговариваить: «Энто не вода, а божья благодать!»
Утомилси барин лупить свого работника, пошёл на двор до ветру, а батрака такое горе взяло, могуты терпеть больше нету. Поймал он кошку, привязал ей к хвосту на верёвке горящую головню из печки, да пустил на чердак. Приходить хозяин, а бедняк ему и говорить: «Чистота красоту потащила на высоту, тащи-лей божью благодать, а то те хаты не видать!» Пока барин думал, чаво это значить, хоромы яво и сгорели! (1)
((1) Представленная версия этого известного народного сказочного сюжета происходит из великорусских сёл Балашовского уезда Саратовской губернии — автор.)
— Нельзя так с кошками!
— Да. И с людями тожа. Боцмана я во дворе оставила, он у нас животина боевая. С вечера я посижу, а там уж тебе, Тобик, поране встать придёться. Рыжик, как раненый, пущай спить. Они вряд знають, где дом-то, так, трепался скот энтот, страху наводил… А всё ж бережёного Бог бережёть. А завтра Рыжик околемается, проведаеть, чаво они думають.
Ночь прошла, наутро пошли ребята в школу. Посмотрев на Тобика, Иван Никитич просто сказал: