Девушка вздрогнула, кровь бросилась ей в лицо, но руки она не отдернула и глаз, загоревшихся чудным огнем, не опустила, только слегка сжала губы.
– Негр замахнулся, – продолжал юноша, – но не ударил. Чья-то огромная рука схватила его за кисть, другая за горло, и, подняв негра в воздух, седой великан бросил его оземь с такой силой, что вышиб из него дух. «Сдохни, чертов скот!» – пробубнил он, остановившись возле меня.
Великан оказался влашским пехотипцем из ауэршперговского отряда. Звали его Милош Радак.
«Бежим, господин! – сказал он. – В долине порубили всех наших!»
Радак взвалил меня на плечи. Мы благополучно миновали лес, но за лесом начиналась каменистая гора, голый утес. Тут пришлось нам туго. Свистели пули. Радак изнемогал. В ущелье его ранило в плечо. Мы ползком добрались до скалы, и она нас на время укрыла. Там мы перевязали раны, я глотнул из Радаковой фляги и бегом дальше. Но за нами следили. Мы благополучно перевалили вершину, по промоине спустились к лесу, как вдруг наверху показались турки – один впереди, трое чуть подальше.
«Потерпите, господин! – ухмыльнувшись, промолвил Радак, опуская меня на землю. – Вон лес. Заросли нас скроют! Покажем этой сволочи, что у нас еще есть порох в пороховницах!»
Он опустился на колено, прицелился и бабахнул из ружья. Турок высоко подпрыгнул, точно раненая кошка, я упал. Мы же углубились в самую чащу леса.
«Вот наш дом! – сказал он, остановившись перед старым раскидистым дубом. – Эти скоты не скоро успокоятся!»
Он привязал меня к себе поясом и взобрался вместе со мной на дерево. Мы просидели на дубе полтора дня. Искали нас турки повсюду, исходили все вдоль и поперек, но никак не могли напасть на наш след. Раз даже подошли на ружейный выстрел к дубу, но прошли мимо. Наконец все успокоилось; мы спустились с дерева. Вблизи не то, что села, ни одной хижины не осталось, все сожгли проклятые. На третий день наткнулись мы на двух штирийских латников, бежавших из-под Храстовицы. Они посадили нас к себе на коней, и так я и мой Радак добрались до Самобора залечивать раны. И, слава богу, я перед вами – жив и здоров!
– Слава и хвала тебе, господи! – воскликнула Дора, сложив молитвенно свои слабенькие руки. – Ты спас моего спасителя! А я, трусиха, чуть не умерла, только вас слушая. А если бы вас поймали, истерзали бы и убили?! Но нет, нет! Вижу, вы живы, здоровы, и слава богу! – закончила девушка, и горячие слезы заблестели в ее сияющих глазах.
– Наполовину только, – промолвил юноша сдавленным голосом и опустил голову, чтобы не видеть девушки, – остальное от вас зависит! Послушайте меня. Моя жизнь и здоровье в вашей власти, вы одна можете исцелить меня. – Юноша вскочил и продолжал со страстью: – Ведь ты – моя жизнь, ты – мое здоровье! Молчи, о, молчи, дай мне сказать все, что лежит камнем на сердце! С того самого дня, когда я выхватил тебя полумертвую из-под копыт взбесившихся коней, когда эти руки внесли тебя под отчий кров, мое сердце отстукивает твое имя, твой милый образ живет в моей душе! Перед лицом смерти, среди лютого боя и в страшной горячке, когда меня жгла рана, я думал только о тебе. Засыпая и просыпаясь, я видел тебя! Не осуждай, что говорю это прямо тебе, не соблюдая чина и обычая! Посмотри, мой лоб горит, в висках стучит, кровь кипит, как расплавленное железо. Не взывай к холодному рассудку, пусть судит сердце! Дора, я спас тебе жизнь, отплати мне добром за добро, спаси меня! Скажи хоть слово, скажи, что я люб твоему сердцу! – И, обессилев от волнения, юноша склонил голову перед девушкой.
Дора вскочила. Она то бледнела, то краснела. Все было как во сне! Кровь, казалось, разрывает ей вены, сердце рвется из груди! Беспокойный огонь загорелся в глазах, она протянула дрожащие руки и, прижавшись головой к голове Павла, зарыдала, лепеча сквозь плач и смех:
– Ах, Павел, что ты со мной сделал!
В эту минуту на пороге вдруг вырос странный человечек – полупьяный цирюльник.
– Бог в помощь! Дома ли господин Крупич? – спросил он со злорадной улыбкой.
– Нет, – побледнев как смерть, с трудом проговорила Дора, потому что старуха совсем онемела от страха.
– Нет? – переспросил человечек. – Не обессудьте! Увидел перед домом серого коня. Думал, гости у мастера. Хотел узнать, не продаст ли свое сокровище, только по дешевке! Не обессудьте! Приятной вам ночи! – И ушел.
Вскоре молодой Грегорианец мчался к Новым воротам. На углу Епископской улицы стоял Чоколин. Склонив набок голову, он поглядел юноше вслед и громко расхохотался:
– Так вот оно что, девушка-красавица? Так вот кто твой женишок? Bene! Сейчас черед мой!
6
На колокольне св. Марка пробило девять утра. Горожане и горожанки возвращались с ярмарки, была среди них и Барбара, жена гвоздаря Ивана Фрая. Фраиха, криворотая, рыжая кумушка, накупив голландского сукна, люблянского масла да горицкого лука, тоже тащилась со своими покупками восвояси. Жила она неподалеку от дома жупана. Как иные соседи, про которых можно сказать, что они живут дружно, поскольку не выцарапывают друг другу глаза, так и госпожа Фраиха души не чаяла в бакалейщице Шафранпхе, неряшливой и меланхолической женщине, которая, может, и была когда-то необычайно нежной девицей, но сейчас превратилась в толстенную язвительную бабищу с сизым носом. По субботам она так утюжила аршином своего дражайшего Андрию, что мыши от грохота переставали грызть сыр в ее лавке и в страхе разбегались. Объединяла соседок любовь к сливовице, а у Шафранихи водилась преотличная сливовица. Потому-то и нынче Фраихе трудно было не заглянуть к госпоже Шафранихе.
Лавочница к тому времени уже изрядно клюкнула, глаза ее совсем осоловели. От нечего делать – хозяйка она была неважная, – Шафраниха, покачиваясь, бродила по лавке и била туфлей мух.
Увидев приятельницу, лавочница обрадовалась:
– Садитесь, дорогая соседушка! А что вам сегодня снилось? А что вы купили? А почем лук? А будет ли дождь? А жена нового городского судьи Телетича уже и нос задрала!
И пошли кумушки, сидя на каменной скамье перед лавкой да осушая рюмочку за рюмочкой, переливать из пустого в порожнее.
– Ах, – причмокивая, сказала гвоздариха. – Спасибо вам, что малость согрели; каждое утро у меня в груди пустота какая-то, а ваше снадобье уж так хорошо помогает!
– Поверьте, и мне тоже, – заметила лавочница. – Чуть позабуду перед второй мессой выпить рюмочку, так и похлебка не всласть. Удивительно, как та же вещь одному идет на пользу, а другому во вред. Меня, как видите, она согревает и придает силы, а мой бедняга Андрия едва пригубит и уже пьян как стелька. Когда его последний раз принесли из цеха домой, думала, ноги протянет. Вылила ведро воды на голову, цирюльник поставил банки, а он колода колодой! Потом уж Тиходиха дала мазь намазать пятки, кое-как жар и оттянуло.
– Ай, ай, ай! – удивилась Фраиха, покачивая головой. – И кто бы мог подумать, соседушка! Вот послушайте, что я вам расскажу! Приснился мне странный сон!
– Да ну, что за сон? – спросила лавочница.
– Приснился мне кот, будто так и лезет на меня!
– Да помогут вам силы небесные! Худой это сон, соседка! Старый кот, говорите? Злобная душа на вас взъелась, – внушительно пояснила лавочница.
– Глядите-ка! Грга Чоколин идет! – воскликнула Фраиха. – Городской «звонарь»! Позовем его!
– Позовем! – меланхолически повторила Шафраниха.
– Мастер Грга! Мастер Грга! Подойдите-ка на минутку сюда! – заорала во весь голос гвоздариха.
И в самом деле, городской брадобрей пересекал в это время площадь Св. Марка. Он шел в накинутой на плечи черной кабанине с короткими рукавами, опираясь на толстую кизиловую палку, видимо, собрался в далекий путь. Услыхав, что его зовет госпожа Фраиха, он остановился и повернул к лавке.
– О-о-о! День добрый, милостивые сударыни! Как вижу, вы уже вместе! – приветствовал их цирюльник. – Очень приятно! Посижу с вами перед дорогой. Передохну немного!