– Бог мне свидетель, верно.
– Я сразу так и подумал! Все зависть, проклятая зависть! Что будешь делать, коли так! При всем том лучше, что ты едешь со мной. Отец на тебя сердится, очень сердится.
– Ох! Даже не взглянул при отъезде! – Девушка снова горько заплакала.
– Не плачь. Будет тебе, будет! Даст бог, все развеется как дым. Я обо всем ему расскажу, мне-то он должен поверить. Арбанас никогда не лжет! И ты вернешься домой. Вернешься, клянусь честью! А тем временем преотлично поживешь у меня, не правда ли? И, ей-богу, пасти свиней тебе не придется, нет! Как же, еще чего недоставало. Будешь их есть, да, есть! Вот так-то!
Тем временем паром причалил к другому берегу Савы. Повозка съехала с парома на кучу хвороста.
– Подержи-ка, Дора, вожжи, пока достану деньги за перевоз.
Девушка взяла в руки вожжи, старик извлек кошелек, чтобы заплатить паромщику, который стоял рядом, прислонившись к телеге.
– Ну, Шимо, что нового? – спросил Арбанас паромщика.
– Хорошего мало, плохого много, – равнодушно ответил Шимо, косясь на Дору.
– Даст бог, будет лучше! Лето нынче выдалось ненастное. Туманы, дожди, беда! Перед нами кто-нибудь проехал, Шимо?
– Кто знает. Впрочем, да! Вспомнил сейчас. Какой-то монах за подаянием, потом два стекольщика краньца, несколько воинов и никого больше. А что в Загребе, кум Павел?
– Содом, сущий содом! Все смешалось. Один эдак, другой так! Чудной народ! Никому не угодишь! Получай за перевоз и прощай, Шимо! – сказал старик и стегнул лошадей.
– С богом, счастливого пути! – ответил паромщик, вошел в хижину и поднялся к цирюльнику.
– Готово, мастер Грга, – крикнул он брадобрею, который внимательно наблюдал за всем сквозь дыру в крыше.
– Ладно, ладно, – сердито ответил Грга, – оставь меня в покое! Сейчас произойдет то, чему суждено быть.
– Добро! – буркнул Шимо. – Оставлю вас в покое!
И спустился в кухню жарить рыбу.
Цирюльник, упершись локтями в колени и согнувшись в три погибели, уставился на дорогу. Он весь дрожал, глаза метали молнии.
Телега медленно продвигалась по хворосту и песку. Арбанас не гнал лошадей, спешить было некуда, да и было б куда, лошади, привыкшие уже к неторопливому шагу, все равно плелись бы, хоть бей их дубиной. Наконец телега выбралась на дорогу и покатила чуть быстрей. Справа и слева стеной стоял кустарник и дубняк. Шагах в пятидесяти начинался лесок. Вот телега добралась и до него.
– Ну что же они? – серди го забормотал брадобрей. В этот миг послышался свист. Кони, прядая ушами, стали. Старик замахнулся на них кнутом. И вдруг на дорогу выскочили два всадника.
– Ура! Наши! – воскликнул цирюльник. – Отлично! Ну, почем мы сейчас, Дорица?
Один из всадников молнией подлетел к телеге и вонзил Серку свой длинный меч между ребер. Конь упал, Дора вскрикнула и навзничь повалилась в телегу, старик вскочил и потянулся за топором. Но сзади на него набросился другой всадник, схватил Арбанаса за шиворот и с силой сбросил на землю.
– Хватай девушку! – крикнул на чистом хорватском языке первый всадник, хотя и была на нем испанская форма.
Второй потянулся было к девушке, но тут из лесу вылетел новый всадник.
– Вот тебе девушка, негодяй! – крикнул он гневно и безжалостно опустил на голову похитителя буздован. Тот свалился без чувств на землю. Но в этот миг второй всадник кинулся на юношу, нацелив в его грудь свой длинный меч. Все, погибнет юноша, – меч длинный, буздован короткий!
– Бей его! – крикнул брадобрей из укрытия, трясясь от бешенства.
Но из-за дуба вспыхнул огонь, грянул выстрел и уложил на землю лошадь первого всадника.
– Божья стрела! – простонал цирюльник. – Шимо, Шимо, беда, черт принес на нашу голову молодого Грегорианца, все погибло!
– Вот как! – хладнокровно заметил Шимо, переворачивая на сковороде рыбу.
Из-за дуба вышел Милош.
Грга побледнел и задрожал как осиновый лист.
– Милош, – крикнул Павел, – поглядите, кто эти подлецы.
Харамия спокойно подошел и прикладом отодвинул забрало у лежащего без памяти воина.
– Вот те на! Клянусь святым Николой, это собственной персоной слуга вашего господина отца, Лацко Црнчич! Видали негодяя! Спрятался под испанской формой и железной шапкой, чтобы безнаказанно разбойничать! Но это ему вышло боком, ей-богу! Крепко поцеловал его ваш шестопер, будет гудеть у него в голове до самой могилы. А ты кто таков, злодей несчастный? – обратился Радак к всаднику, который барахтался под раненой лошадью. – Снимай свой горшок, поглядим на твою черную образину, мошенник!
Дрожа всем телом, незадачливый всадник поднял железное забрало и, выпучив глаза, словно его внезапно свело судорогой, уставился на харамию.
– Ивша Перван! – сказал Радак, улыбаясь. – Ты ли это, мокрая курица? Чтоб тебе ни дна ни покрышки! И ты пустился на темные дела! Ну погоди, расплачусь я с тобой, хоть нынче и не суббота!
– Господар, прости, – залепетал разбойник, – что было делать, струсил я, принудили меня, силой принудили!
Павел приблизился к телеге. Дора лежала без сознания, бледная, совсем как мертвая. Юноша молча наклонился к ней и невольно загляделся на красавицу.
– Прелестный ангел, – прошептал он печально, – сколько несчастий свалилось на тебя, слабую девушку! Злоба и глупость вступили в заговор против тебя, светлая душа, чтобы ты стала добычей греховной похоти. А из-за кого, милая? Из-за меня, из-за моей любви! Но, слава богу, я снова избавил тебя от беды, которую накликали на тебя человеческая подлость и клевета! Прости, милая, что страдаешь, прости, а я отомщу, святой крест, отомщу!
Покуда юноша восхищенно смотрел на девушку, цирюльник претерпевал под кровлей паромщика адские муки. Все ухищрения, все козни пошли прахом! Дора спасена! Дора, которая, как он воображал, будет принадлежать ему хоть наполовину, спасена! Голова кружилась, глаза застлал туман, хотелось кричать от злости, хотелось задушить Павла, но объятый страхом он не смел и пошевельнуться.
Вдруг со стороны Гргуричева брода донесся лошадиный топот. Грга повернул голову в ту сторону, но из-за кустов и деревьев ничего не смог разглядеть.
А из-за леса выехало десять цесарских латников. Впереди шагал Ерко, усталый от долгого пути и быстрой ходьбы. Он относил в Загреб письмо Павла, в котором брат просил помощи у капитана Блажа Пернхарта. Немой повел латников через Саву Гргуричевым бродом. Подойдя к Кралеву броду, он дал знак всадникам скакать по дороге дальше, а сам юркнул в лес.
Сердце цирюльника замерло от ужаса при виде блестящих шлемов появившихся внезапно на дороге всадников.
Павел поднял голову, сбросил с себя кабаницу и покрыл ею лежащую без сознания девушку.
Начальник отряда, усатый детина, остановил перед Павлом коня.
– Ваша милость, – промолвил он, – не вы ли господин Павел Грегорианец, поручик хорватского народного войска?
– Да, я, – ответил тот.
– Меня с десятью всадниками послал в ваше распоряжение господин Блаж Пернхарт, капитан его цесарского величества. Десятник Джюро Менцингер ждет приказа вашего благородия!
– Вы немного опоздали, но хорошо, что прибыли! – сказал Павел. – Десятник! Я, дворянин Павел Грегорианец, поручик хорватского народного войска, застал этих двух злодеев, когда они с оружием в руках напали на большой дороге на старика и девушку, дабы причинить зло их душе и телу. Подобных разбойников в лесу немало, вы по мере сил их ловите, этих же двух, явно нарушивших божеские и человеческие законы, передаю вам, делайте с ними что положено.
– Слушаюсь, ваше благородие, – ответил десятник и обратился к латникам: – Пятеро вперед в лес, пятеро мечи в ножны и спешиться, – и он указал на Црнчича и Первана.
Цирюльник стал бледнее полотна, он то закрывал глаза, то широко открывал их, чтобы видеть все происходящее.
– Милош, – сказал Павел, – выпряги-ка мертвую лошадь, а на другой отвези девушку в Загреб, к золотых дел мастеру Крупичу. Садитесь и вы, добрый старче, – обратился он к Арбанасу, – возвращайтесь в город и расскажите Крупичу все, что видели. Я поеду за вами!