Дверь вела в ризницу, небольшую светлую комнату со сводами, с широким окном, выходившим на юг. Как раз на том месте, где сноп солнечных лучей падал на мощеный пол, на пирамидальном подножии с каменными ступенями возвышался большой крест из какого-то темного дерева, с фигурой распятого Христа в натуральную величину. И здесь-то, на голых каменных плитах, перед этим символом веры, обратив лицо, ярко освещенное солнцем, к святому изображению, простирая к нему сложенные с мольбой руки, стоял на коленях фра-Антонио в одежде францисканского монаха с капюшоном, отброшенным назад. На его бледном лице, сиявшем в блеске солнечных лучей, лежало выражение такой неземной чистоты, такого восторга, как будто перед его умиленным взором были отверсты двери рая и он созерцал красоту, великолепие и несказанное величие небес.
Как я увидел в первый раз фра-Антонио – точно настоящего святого, преклонявшего колени пред крестом, – так он представляется мне всякий раз и теперь. Даже позднейшие мрачные воспоминания о постигшей его судьбе не изгладили из моей памяти этого ясного, светлого впечатления. Какая-то сила извне заставляет меня верить, что все случилось к лучшему, что в ту минуту, когда я увидел его впервые, этот праведник вымаливал себе у Бога именно то, что постигло его потом.
Другому человеку было бы неприятно, если бы ему помешали в минуту общения с небом, неловко, как стало неловко и мне самому, когда я вошел в ризницу, по-видимому, совсем некстати. Но для фра-Антонио усердная молитва была таким обычным делом в повседневной жизни, что его нисколько не раздосадовал наш внезапный приход. Заметив посетителей, он очнулся от своего экстаза, встал с колен и пошел к нам на встречу с серьезным, но благосклонным и открытым выражением лица. Он был мужчина лет двадцати восьми, не старше, стройный, тонкий; он именно не был худ, а только тонок, как здоровый человек, который старается поддерживать физическое состояние и ведет умеренный образ жизни. Его лицо еще не утратило округлости и нежности юного возраста, что прекрасно гармонировало с общим выражением, освещавшим эти приятые, кроткие черты: тонкий подбородок и линия губ обнаруживали в нем твердость характера, сдержанность и силу воли. То же самое читалось в его глазах; когда я к нему хорошенько присмотрелся, эти глаза поразили меня. Как сейчас вижу их перед собой: они казались черными, на самом же деле были темно-синими и сочетались с нежно-белой кожей лица и светлыми волосами.
Дон Рафаэль, оставшийся за дверью, чтобы пропустить меня вперед, не заметил, что мы прервали молитву монаха. Представив меня ему как американского археолога, приехавшего в Мексику с целью продолжать свою научную работу, знакомясь с первобытными жителями страны, он со свойственной ему живостью принялся рассказывать о моем предприятии и просил фра-Антонио оказать мне содействие, от которого зависело очень многое. Может быть, молодой францисканец успел заметить мою симпатию к нему – впоследствии между нами возникло такое взаимопонимание, что мы угадывали мысли друг друга без слов – и это расположило его в пользу моих проектов; как бы то ни было, но прежде чем дон Рафаэль успел договорить, новый знакомый понял, чего я желаю.
– Так сеньор уже изучал здешние наречия? Это очень хорошо! Научиться говорить на них ему будет нетрудно; пускай он возьмет себе в услужение моего знакомого мальчика Пабло. С ним сеньор может говорить на языке нагуа, самом важном из всех, потому что он прямо происходит от древних корней. А я устрою так, чтобы сеньор мог пожить некоторое время в горах – боюсь только, что тамошняя суровая жизнь придется ему не по вкусу. Я посоветовал бы ему поселиться в Санта-Марии, а потом в Сан-Андресе; в этих деревнях он научится наречию двух племен: отоми и тараскана. Конечно, это потребует времени – несколько месяцев, я полагаю. Но сеньор, изучавший языки уже десять лет, поймет необходимость основательной подготовки. Для всякого любознательного человека учиться чему-нибудь новому – большое удовольствие, тем более если от этого зависит осуществление заветного плана. Сеньор, вероятно, умеет читать по-испански, потому что он прекрасно говорит на этом языке.
Тут фра-Антонио сделал грациозный жест рукой и легкий поклон, подчеркивая тем свою похвалу.
– Но может ли сеньор свободно читать наши старинные испанские рукописи?
– Никогда не пробовал, но так как для меня не составляет никакого труда читать старинную испанскую печать, то, вероятно, – прибавил я немножко легкомысленно, – и старинные испанские рукописи не затруднят меня.
Фра-Антонио чуть-чуть улыбнулся, переглядываясь с доном Рафаэлем, у которого также появилась на лице улыбка, и ответил, разводя руками: