Выше царских венцов оконечность меча твоего, —
Как же дани не брать с государей, признавших его?
Трои получит глава, на которую встанешь пятою,
Осчастливлено сердце, где занято место тобою.
В птицу счастья, в Хумай, при тебе обратилась сова,
Приближаясь к тебе, станет как бы ступней голова.
Вновь на правильный путь те, кто сбились с пути, обратились,
Слышны жалобы, жалобы: жалобы все прекратились.
Рахш твой — мира оплот; у него к одному из копыт
Недруг твой четырьмя — как подкова — гвоздями прибит.
Семь небес — лишь ларец, где, как жемчуг, — души твоей блага,
Восемь райских садов — твоего лишь полотнище стяга.
Если лба не наклонит пред волей халифа гордец,
То сейчас же уздечкой на нем обернется венец.
Все ты знаешь на свете, постиг ты науки не все ли?
Ты душа двух миров, что в одном сочетаются теле.
Ухо щедрости тронь, благонравью людей научи,
Дай дыханью зажечься о пламя словесной свечи!
Ты раба своего удовольствуй почетным халатом,
Книгу — дар Низами — ты согласья овей ароматом.
Пусть он тучен от слов и духовными яствами сыт,
За столом у тебя все же нищим и тощим сидит.
Рудники — без рубинов, и нет уже в море жемчужин,
Дай рубин им из уст, из руки твой жемчуг им нужен.
А тому, кто завистлив, чья злоба кипит, горяча,
Дай рубин наконечников стрельных и жемчуг меча.
Если счастья звезда над тобою на небе зардела,
Будь во славу твою окончанье начатого дела.
Будь один одарен, а другой уничтожен тобой:
Я — тобой одарен, уничтожен — твой недруг любой.
Пусть победа твоя, словно стяг, держит голову прямо,
Враг же голову клонит к земле, наподобье калама.
О ПОЛОЖЕНИИ И ДОСТОИНСТВЕ ЭТОЙ КНИГИ
Я, которым прославлена свежая роза моя[46],
В розах шахских садов распеваю звучней соловья.
Я дышу лишь тобой, и все жарче и все полновесней,
Словно в колокол, бью я своей призывающей песней.
Для напева слова мне никто бы не смел указать,
Говорю только то, что мне сердце велело сказать.
Необычные вещи сегодня показаны мною.
Новый очерк им создан, и каждая стала иною.
Много утренних зорь о премудром раздумывал я.
Из колдующих зорь ныне сшита завеса моя.
В ней высокий удел и покорное нищенство слиты,
И сокровища тайные этой завесой укрыты.
Этот сахар не видел слетевшихся мошек. Я мал,
Словно мошка, но все же я сахар чужой не сбирал.
Этот мир недоступным окажется даже для Ноя,
Даже Хызр свой кувшин разобьет у сего водопоя.
И, взыскуя прекрасного, нужных искал я примет.
Стал я жребий метать и благой получил я ответ.
В двух краях книги две засверкали[47]. В своей благодати
Два на них Бахрамшаха свои положили печати.
Книга первая — золото. Новый открылся рудник.
А вторая — жемчужина. Дар из пучины возник.
Та — для всех из Газны понесла свое знамя. Другая —
На румийском дирхеме чекан поместила, сверкая.
Хоть звенит звонким золотом прежний блестящий дирхем,
Мой дирхем золотой ты сравнить не сумеешь ни с чем.
Пусть моих караванов не так многочисленны вьюки,
Но сдаю свой товар я в прекрасные, в лучшие руки.
Вникни в книгу мою. Книга будто чужда и странна,
Но прими ее ласково. Близкою станет она.
В ней слова, что цветы насажденного правильно сада.
В ней лишь только свое, ничего ей чужого не надо.
вернуться
47
Речь идет о «Сокровищнице тайн» Низами, поднесенной Фахраддину Бахрамшаху, правителю Эрзин-джана, и о поэме «Сад истин» Санаи, которая была поднесена около 1140–1141 года правителю Газны, также по имени Бахрамшах.